Это сдавливает горло осознанием того, что чуть сама не подставила себя. Мотаю головой. Не хочу.

— Так вот, Аля, — Эйну поднимает палец и тычет им в меня. — Тебе нужно уяснить две вещи: если ты хочешь остаться незаметной и свободной, то стоит избегать магов и технарей. И самой в это не лезть.

Она устало опускает руку, бросает тоскливый взгляд на входную дверь, за которой остался весь хлеб, который пригоден разве что в корм скоту, и уходит в проход за печкой.

— А сейчас иди лучше, поищи, кто возьмет тебя в работницы, если не хочешь завтра вечером оказаться обслугой для солдат, — напоследок кидает мне она. — У меня даже муки уже не осталось. Продавать лавку придется.

В ее голосе столько горечи, что мне тут же хочется подойти ее, обнять, пообещать, что все будет хорошо.

— Погоди, Эйну, — кидаюсь я к ней. — Ну нельзя же сдаваться. Что-то ведь можно…

Старушка демонстративно задерживает передо мной занавеску, а ее шаги с тихим скрипом отдаляются от меня. Она серьезно думает, что я вот так просто от нее уйду? Ну уж нет!

Я беру ведро и выхожу на улицу. На часть кусков хлеба уже слетелись птицы, часть уже изрядно потоптали, но есть то, что еще можно собрать. Поднимаю лавку, а потом выбираю то, что еще более-менее пригодно в ведро, разрывая на куски, чтобы влезло побольше.

Прохожие на меня не обращают внимания, а вот соседка, которая все время ругалась с Эйну, кажется Эн Сайки, внимательно следит за тем, что я делаю, как будто пытаясь найти в этом компромат на меняю Но сейчас я собираюсь сделать вполне заурядную вещь — найти хотя бы минимум денег.

Но надо запомнить, что есть какая-то причина, по которой эта Сайки точит зуб на Эйну. Присматриваюсь к ее витрине с хлебом: тут и булки, и рогалики, и косички. Все красивое, с румяной корочкой, но… все равно не выглядит так аппетитно, как у Эйну. И сдается мне, тут секрет не в ингредиентах и секретах мастерства. И даже не в магии. А в душе, которую вкладывает Эйну в работу.

Уже собираюсь уйти, но взгляд снова цепляется за разбитый горшок с одиноким цветком, который, на удивление, никто даже не затоптал. И так тоскливо становится от взгляда на него: из-за меня же теперь погибнет. Подбираю его и отношу в дом. Потом придумаю, что с ним делать.

Интересуюсь у прохожих, где тут в городе продают скотину, мне как-то неопределенно машут рукой, и я бреду в этом направлении. Если это торговый город, тут должно быть все. И одежда, и еда, и… животные тоже. А животных надо кормить. Если получится хоть чуть выручить и муки купить, завтра будет хлеб. А будет хлеб — будут деньги…

Пока иду по узким извилистым улочкам, как я поняла, лучами расходящимся от центральной площади, осматриваюсь. Вокруг в основном двухэтажные каменные дома, в подавляющем большинстве которых на первом этаже мастерская или лавка, а на втором — жилые комнаты. Заворачиваю в переулок, за которым, по моим прикидкам и должны быть хлева с животными, и замираю. Потому что слышу знакомый и уже вызывающий тошноту голос:

— Давай аванс, а то другому первому отдам девку, — говорит тот самый бугай.

Я прижимаюсь к стене и стараюсь не дышать.

— А если они деньги отдадут? — недовольно переспрашивает собеседник.

— Не отдадут. Даже если в долг насобирают. Я придумал, как об этом позаботиться…

13. Глава 12

Вот козел! И вовсе не тот, который в стойле!

— А за нее еще штраф за то, что не оповестила о девке возьму, а потом еще и с девки стрясу, что без разрешения консула работает, — слышу довольный голос бугая. — Ей даже если она продаст свою халупу денег не хватит.