Только сейчас понимаю, что у меня нет одежды, у меня нет даже обуви, одни только тапочки, тогда как на улице бушуют лютые морозы.

Так странно, еще недавно казалось, что у меня есть все для счастья, а теперь я понимаю, что это была лишь видимость. Красивый мыльный пузырь, который лопнул, как только я предала Савелия.

Захожу в душ. Благо он соединен с палатой, туалет тоже отдельный здесь. Меня словно изолировали, отгородили от нормальных людей.

Снимаю с себя больничную ночнушку одной рукой. Стаскиваю эту тряпку, а после осматриваю тело.

Все это время не решалась, но все же я хочу понять, что Он со мной сделал.

Бедра, руки, живот, грудь. Все в синяках. Сине-фиолетовых. Кое-где прямо видны отпечатки его пальцев.

Кладу поверх них ладонь, слезы капают на белый кафель.

Это метки льва, Савелий оставил их, когда терзал меня. Я думала, Крутой меня пополам разломит, он совсем не сдерживал силу.

Поднимаю голову, смотрю на свое отражение, хотя лучше бы я этого не делала.

Губа разбита, на скуле синяк, волосы точно как у воробья взъерошены, и шея… там хуже всего. Понятно теперь, почему мне глотать так больно. Я все еще чувствую его сильные руки на себе.

Это было так, словно Крутой меня когтистыми лапами раздирал, не любил, нет.

Вот это все на моем теле – его ненависть, которой он меня буквально пропитал всю с головы до пят.

Что теперь будет, я понятия не имею. Могу надеяться только, что Мамай сдержит слово, отцепится от Алисы и она начнет новую жизнь у теть Нади.

Я же как-то выберусь отсюда и приеду к ней, все наладится.

Наверное… наверное.

***

Днем санитарка помогает мне вымыть голову, хотя бы немного привести себя в порядок, потому что сама я даже этого сделать не могу. Рука и плечо туго забинтованы, я не могу ею шевелить, и повязку эту мочить нельзя.

Волосы спутались, эта женщина помогает мне вычесать мои колтуны.

Несмотря на осуждающий взгляд, она очень добра ко мне, и Игорь тоже. Не понимаю, почему они помогают мне и зачем? Мне уже никто не поможет и ничто.

Кстати, Валера сегодня приходил. Я слышала его голос, но лежала на боку и сделала вид, что сплю. Мне было очень стыдно смотреть ему в глаза. Им всем.

Я изгой, ненавистная крыса. Держу пари, каждый из них мечтает теперь меня прикончить.

Чародей ведь тоже видел меня тогда голой, поломанной. Сколько их там было, этих мужиков? Семь, восемь? Крутой просто выбросил меня им, как на свалку.

– Даша, тут еда домашняя. Поешь и давай, это… выздоравливай. Игорь сказал, что завтра выпишет тебя на домашнее лечение, так сказать. Я заеду за тобой утром и отвезу, по-тихому посажу на поезд. Думаю, это толковая идея в твоей ситуации.

Валера очень рисковал, и я не понимала, зачем он идет против Крутого. Я не хотела в это вмешиваться, не хотела, чтобы еще и он пострадал из-за меня.

Никогда не думала, что совесть может делать больно, а она может, еще как. Теперь это грызет меня, заставляет гореть изнутри, пылать просто.

Они все нормально относились ко мне. Никто меня не обижал (кроме Киры), меня принимали, любили, и даже Крутой. Особенно Крутой. Я же все поломала. Я все разрушила. Сама.

Валера постоял рядом минуту, а после оставил пакет и ушел. Он вор, я знаю, что Чародей сидел даже когда-то, но именно он мне сейчас помогает. Думаю, он это делает, потому что не входит в Прайд, и, кажется, теперь Валера единственный, кто не желает мне смерти.

Есть я все еще не могу. Совсем нет аппетита, и, как только я поднимаюсь с кровати, у меня почему-то кружится голова. Я все жду, что это пройдет, но становится только хуже.