Она улыбается, а у меня от ее улыбки текут слезы по щекам. Как же так? Еще час назад для меня катастрофой был сползший топ, а сейчас за спиной Анфисы машет рукой костлявая.

— Давай сменим тему, — она подливает мне чай и с наигранной беззаботностью подмигивает. — Я еще всех переживу.

— Анфисаа-аа-ааа, — вою я в ладони.

— Мне не стоило тебе говорить, — обреченно и извиняюще шепчет она. — Прости, я не хотела…

— Пошли в банк! — я решительно встаю и утираю слезы. — Деньги переведу и кредит оформлю.

— Вень…

— Встала и пошли! Если не на Израиль соберем, то на взятки, чтобы квоту подвинули, — я поднимаю руку, подзывая официанта, — счет, пожалуйста.

Он с готовностью кивает и скрывается за стойкой. Не буду слюни и сопли распускать, они никак не помогут бороться с астроцитомой, что разъедает мозг моей сестры.

— Взятки? — охает Анфиса.

— А что? Да и палата приличная будет стоить денег, — я подхватываю сумку со стула и твердо смотрю в серое лицо сестры, — а еще врачам, медсестрам накинуть. Ой ладно тебе глаза такие круглые делать.

— Вень…

Шагаю к стойке и расплачиваюсь за обед, закусив кончик языка до боли. Я должна быть сильной и смелой, потому что сейчас именно такой человек нужен Анфисе. Не младшая и плаксивая сестра, а крепкое плечо, на которое можно опереться.

— Вам не понравился салат? — спрашивает официант и мило улыбается, пробивая чек. — Вы его недоели.

— С ним все в порядке, а вот с жизнью — не совсем, — прячу портмоне в сумку и застегиваю молнию непослушными пальцами, — но мы прорвемся. Обязательно прорвемся, ведь выбора у нас нет.

У дверей я оглядываюсь на Анфису, которая сидит за столом и не встает, роняя в тарелку с недоеденной жареной курицей слезы.

— Пошли, — я протягиваю руку и ласково улыбаюсь. — Я с тобой. Я рядом.

Анфиса хватает салфетки и вяло шагает ко мне, и мне страшно, что именно сейчас она возьмет и умрет, поэтому я ее крепко обнимаю, чтобы убедиться, что она еще тут и со мной. Люди на нас косят взгляды, и мне хочется накричать на них, чтобы избавиться от напряжения и страха перед будущим.

— Вень…

— Все, пошли, — стискиваю ее запястье и тяну за собой. — Не раскисай. Поплакали и хватит.

— Вень… — Анфиса опять всхлипывает, и я вновь душу в объятиях, чтобы она почувствовала мое присутствие и решительность бороться вместе с ней.

Рыдает, уткнувшись сопливым носом в шею, а я ее еще крепче обнимаю, вкладывая в руки любовь и всю смелость, что у меня есть.

— Вень, прости…

Анфиса такая худенькая, хрупкая и беззащитная. Что она чувствовала, когда бегала по врачам и сдавала анализы? Почему раньше мне не сказала? Я бы вместе с ней прошла через этот ад и держала бы за руку, как она меня, когда я подавала документы в университет и боялась экзаменов.

— Вень, ты меня раздавишь…

— У тебя есть я, а у меня есть ты, — отпрянув заглядываю в заплаканные глаза, — и так будет всегда.

Воет что-то нечленораздельное и я тащу ее вверх по улице мимо удивленных прохожих, которые уступают нам дорогу. И день сегодня такой солнечный и теплый, а ведь именно дождь, слякоть и тяжелые тучи были бы сейчас очень кстати. Да, я внезапно злюсь на чистое небо, яркое и приветливое солнышко и ласковый ветерок, что лижет щеки и шею.

— Девочки, а чего мы такие грустные? — грязный бродяга на углу улыбается беззубым ртом и поднимает жестяную банку, будто чокается с невидимым товарищем. — Такие красивые и такие печальные!

Бегло смотрю в его красное и опухшее лицо, и он в испуге отступает, всплеснув руками и громко икнув:

— Понял, вы дамы серьезные и комплиментов от джентльменов не принимаете. Пардон.