— А ты чего такая мрачная? — замираю с кусочком банана на вилке у рта, наконец, заметив, что Анфиса сидит передо мной бледная и очень грустная.

Какая я эгоистка. Думаю только о себе! Откладываю вилку и хмурюсь.

— Я болею, Вень, — сдавленно сипит Анфиса.

— Чем? Простыла? — с тихой надеждой спрашиваю я. — Грипп?

Вряд ли Анфиса стала бы просить о встрече из-за гриппа. Она лезет в сумку и дрожащей рукой выкладывает на стол ворох бумаг.

— Все серьезно, да? — шепчу я и сглатываю приторно-сладкую слюну.

Яркие стены кафе давят, а гул и неразборчивые разговоры посетителей путают мысли. Я тянусь к бумагам и невидящим взглядом перебираю их. Анализы, заключения врачей, в которых я ни слова не понимаю, но резкие подписи меня пугают до онемения. На астроцитоме у меня перехватывает дыхание, и все плывет перед глазами мутными пятнами. Я без понятия, что это, но понимаю: дело — дрянь.

— У меня в последнее время голова жутко болит, — едва слышно скулит Анфиса и прячет бумаги в сумку, — тошнота, вялость, сонливость…

— Что говорят врачи? — я вздрагиваю в холодном ознобе и присасываюсь к чашке с чаем, но меня продолжает мутить и липкий ужас не отступает.

— Нужна операция… — Анфиса криво улыбается и опускает взгляд. — Есть шанс вырезать ее без последствий, но у меня нет времени ждать очереди, да и сказали, что у нас тут нейрохирургов таких умелых нет. Только в Израиле или Германии.

Я вслушиваюсь в голос Анфисы и улавливаю лишь то, что все будет плохо, если сейчас упустить момент, когда еще можно уничтожить в ее мозгу опухоль.

— А откуда у нас со Степаном такие деньги? — Анфиса поднимает глаза.

— А сколько надо?

— Сто двадцать тысяч, — в тихом отчаянии смеется она. — Долларов, Вень. Не рублей.

— У меня есть триста тысяч рублей. Это около пяти, да? — я прижимаю пальцы к вискам, пытаясь сосредоточиться.

— У нас тоже около того. Его родители сказали, что у них есть три тысячи, а у наших…

— А у наших ничего, — закрываю глаза.

Наши мама и папа предпочитают тратить все деньги на спиртное. Когда я училась в старшей школе, они совсем ушли вразнос, и Анфиса меня забрала из дома в студенческое общежитие, благо она была помощницей коменданта и активисткой и смогла уговорить на год меня пустить пожить на свободной койке в ее комнате.

— В банке сказали, что одобрят кредит на пятьсот тысяч рублей, — Анфиса кривится и прячет лицо в ладонях, — и все равно еще нужно около ста кусков баксов.

— Я тоже возьму кредит.

— Много не дадут, — Анфиса печально усмехается. — Да и я тебя хотела увидеть не для того, чтобы деньги простить, Вень. Мне просто дерьмово сейчас.

Я беру ее за руку и крепко сжимаю холодные пальцы:

— Мы что-нибудь придумаем. Люди сборы организовывают и мы…

— А если не выгорит? И не выгорит, Вень. Я бездетная женщина, не мать, не ребенок, и меня не так будет жаль. Понимаешь?

— Мы… — меня накрывает паникой, и я всхлипываю, — придумаем что-нибудь… найдем деньги…

Анфиса вскакивает и убегает в уборную в слезах, закрыв лицо руками. Можно потрясти немногочисленных родственников, вынудить родителей продать квартиру в старой страшной хрущевке, поплакаться знакомым и обратиться в какой-нибудь фонд. Я даже подумываю ограбить банк, охваченная истерикой и холодной дрожью. У меня кроме Анфисы никого нет, и я не могу ее потерять.

— Прости, — она возвращается за стол через пять минут и промакивает опухшие красные глаза салфеткой. — Все будет хорошо. Я встану на квоту и если повезет, то прооперируют через полгода… И, может, врачи у нас не такие плохие, да?