Разбойник сначала недоуменно смотрел в пустоту, потом словно очнулся, оглядел Луизу растерянным взглядом, отстранился почти брезгливо.

— О да… Всему виной темнота и мое неважное зрение. Какая же вы, к дьяволу, герцогиня! Если вы — герцогиня, то я, — он хрипло хохотнул, — король!

Луиза с облегчением выдохнула. Уже намерилась подбежать к отцу, раз недоразумение разрешилось, но мерзавец резко подался вперед и прижал ее к карете всем телом. Дышал прямо в лицо винными парами:

— Она поехала через Ла-Перш, верно? — в голосе слышалась ярость.

Луиза уперлась руками в его бычью грудь, пытаясь оттолкнуть:

— Я не знаю. Богом клянусь! Я никогда не встречалась с герцогиней Ларош-Гийон. Мы с отцом едем из Рошара в Брез. В монастырь. Забирайте все и позвольте нам продолжить путь.

Главарь поджал губы:

— Клянусь душой, вы лжете, сударыня. Иначе, какого черта вы всем святым семейством шатаетесь по ночным дорогам? Практичные и благоразумные люди находят в подобном случае постоялый двор. А заботливые отцы берегут своих… девиц. Конечно, если у девиц еще осталось что-то, что можно было бы сберечь. Стало быть, вы все уже растеряли?

Грязный намек был омерзителен. Луиза бы с удовольствием влепила этому ничтожеству пощечину, если бы только могла освободить руки.

— Вы отвратительны.

Мерзавец навалился еще сильнее:

— А вы чертовски аппетитны, клянусь душой! И чтобы вам было спокойнее, сударыня, спешу сообщить, что я дворянин.

— Дворянин, который промышляет на дорогах, марая дворянскую честь? — Луиза понимала, что слова могут быть опасными, но не находила в себе благоразумной выдержки. Она была глубоко оскорблена.

Наглец грустно усмехнулся:

— У всех свои причины, моя красавица. Кто-то имеет причины, чтобы выйти на дорогу, а кто-то — проезжать ночью через лес Тронсе…

Луиза пыталась вырваться, но это вызывало на лице главаря лишь улыбку. Впрочем, как и на рожах факельщиков, которые услужливо стояли рядом, давая больше света. Происходящее доставляло им удовольствие.

— По-вашему, никто в целом свете не проезжает по лесу ночью?

— Отчего же, сударыня. Тот, кто очень торопится. В таком случае, каковы же должны быть ваши грехи, если вы так стремитесь в обитель, чтобы скорее отмолить их?

— Они, уж точно, не страшнее ваших. Поэтому желаю вам тоже, как можно скорее, озаботиться спасением души.

Главарь вновь усмехнулся:

— Пожалуй, вы правы, моя красавица. Я так и сделаю… только, как следует, согрешу напоследок, чего и вам желаю. Господу милее один раскаявшийся грешник, чем толпа постных праведников. — Он дернул Луизу на запятки кареты: — Здесь будет лучше. Подальше от глаз вашего почтенного батюшки.

Луиза похолодела, морозцем пробрало до корней волос:

— Вы не посмеете! Пустите меня!

— Ну… — мерзавец снял перчатку и провел по ее щеке шершавым пальцем: — Все вы так начинаете. А потом умоляете остаться.

— Пустите, прошу! Во имя всего святого. Не губите.

Он усмехнулся:

— Так вы еще девица… какой ценный клад. Я бы советовал вашему батюшке быть осмотрительнее и не возить такое сокровище со столь ничтожной охраной. Тем более, по ночам.

Слезы наворачивались на глаза. Луиза колотила слабеющими руками в широкую грудь мерзавца:

— Если в вас есть хоть капля чести, оставьте меня.

— Оставлю, — он усмехнулся. — Потом непременно оставлю.

Вдруг Луиза вздрогнула всем телом, услышав другой мужской голос.

— Оставите сейчас же, раз дама об этом просит!

Мерзавец неожиданно замер, его наглое лицо исказилось страхом. Снова послышался тот же голос, приятный и насмешливый:

— Сейчас я начну считать до трех, и с каждым счетом вы, месье, станете делать шаг назад. Вы, двое, — он обратился к факельщикам, — воткните факелы в землю, бросьте оружие и отойдите на пять шагов. Иначе в вашем предводителе появится дыра. Вы окружены, господа, поэтому не советую делать глупости. Вы, за каретой, отпустите этого господина, иначе мои люди пристрелят вас прежде, чем вы дернетесь. Это будет глупая смерть.