Дверь со скрипом приоткрылась, и показалась тетушка, зябко кутаясь в шерстяную шаль:

— Доброе утро, голубка. Как спалось?

Этот визит уже сам по себе не мог служить добрым знаком. Обычно будила Нинон, дочь кухарки, служившая горничной.

Луиза села на постели, поплотнее закуталась в одеяло. Не столько согреться, сколько спрятаться.

— Что-то стряслось, тетушка?

Аделаида опустилась на кровать. Молчала. Нагнулась, прижала к теплой трубе дымохода ладони. Посидела с минуту, вновь спрятала руки в шаль. И взгляд отвела.

— Отец зовет. Велел разбудить.

Ответ не сулил ничего хорошего. Значит, отец не остыл. Луиза покачала головой:

— Не передумал?

Тетушка вздохнула:

— Конечно, нет. Ни на крупицу не переменился. А ты, голубка? Не передумала?

Луиза даже фыркнула:

— Разумеется, нет! И не передумаю.

Аделаида помолчала какое-то время, вновь вздохнула, нервно поджав губы:

— Вижу, на что надеешься, — она не одобряла, но ясно понимала, что уговоры сейчас не имели никакого смысла. — Снова намерилась переупрямить. Но, думается мне, на этот раз никак не выйдет.

— Почему?

— Вопрос больно серьезен. Тут не до шуток. Да и после полудня мэтр Бурделье за ответом придет.

При упоминании этого отвратительного имени Луизу передернуло, и вдоль позвоночника прокатила морозная волна. Не от холода — от отвращения. Она сцепила зубы:

— Ни за что. Ни за что, слышите! Пусть хоть убивает!

Аделаида поспешно перекрестилась:

— Да Господь с тобой, глупая!

Луиза упрямо задрала подбородок:

— Отец отступится, вот увидите. У меня… предчувствие.

Тетушка даже грустно улыбнулась:

— Предчувствие… С каких же пор ты вдруг пророчить стала, голубка? А если и впрямь до пострига дойдет?

Луиза покачала головой:

— Не дойдет. Вот увидите.

Аделаида поднялась, кивнула:

— Тогда собирайся — и сама пойди, скажи, как есть.

Луиза решительно поджала губы:

— И скажу. А вы ступайте, тетушка, оставьте меня одну. Кликните Нинон, пусть поможет одеться. И отцу передайте, что я спускаюсь. И передайте… — Луиза тут же осеклась, покачала головой: — Нет. Больше ничего…

Аделаида ничего не ответила, вышла. Ей тоже было не по себе. Отец нарочно прислал тетушку. Все еще надеялся, что образумит, мягко уговорит. Ну, уж, нет! Тут и десять тетушек не помогут. Никогда и ни за что! Жених никогда не должен быть таким отвратительным. Мерзким, что хуже и не бывает!

Луиза снова поежилась от отвращения, поднялась, подошла к тазу с ледяной водой на столике, склонилась, глядя на свое отражение, подернутое легкой рябью:

— Только не Бурделье! Только не Бурделье! — твердила, как заклинание. —Господи, только не Бурделье!

Она набрала в легкие побольше воздуха и опустила лицо в воду, сжав кулаки от обжигающего холода.

Нинон явилась быстро. Помогла одеться, без энтузиазма затянув корсет. Она всегда жалела, и, несмотря на наказы тетушки Аделаиды шнуровать, как следует, оставляла возможность свободно дышать. Дородная и краснолицая Нинон и вообразить не могла на себе подобные оковы. Она ловко собрала волосы Луизы, воткнула шпильки. Отстранилась на шаг, оглядывая свою работу:

— Мадемуазель Луиза, неужто правду говорят, что вам жениха сыскали? Богатого?

Луиза повернулась, сидя на табурете, уставилась в налитое лицо горничной:

— Кто говорит?

Та пожала округлыми плечами:

— Да, почитай, все говорят, что дело за малым.

Луиза поднялась, подошла к Нинон:

— Врут. Так и знай. И сама впредь глупостей не повторяй. Ни о какой свадьбе и речи нет! Поняла?

Служанка потупила глаза:

— Поняла, сударыня. Вы, уж, меня извините…

Луиза ничего не ответила, вышла из комнаты.