Тетушка Аделаида неожиданно подняла голову:

— Не из милости, Амори! Не унижайте нас! В обмен на дворянство. И еще неизвестно, что перевесит чашу весов: все состояние мэтра Бурделье или имя де Монсо! К тому же, наша Луиза далеко не дурнушка. И у мэтра, уж конечно, есть глаза!

Отец поджал губы, но оспаривать не посмел. Лишь кивнул:

— Сестра права. Древнее имя де Монсо стоит многого. Честное и благородное имя! Это неплохое приданное. Ты станешь мадам де Монсо, и по факту мало что изменится.

От накатывающего волной жгучего возмущения Луиза выпрямилась, как струна, задрала подбородок:

— Мало что изменится? Для кого? Для вас, отец! Это меня вы хотите принести в жертву! Меня сделать несчастной! — Она отчаянно покачала головой: — Вы меня совсем не любите! Я только обуза для вас!

Отец даже притопнул каблуком:

— Замолчи, сейчас же, неблагодарная! Я лишь ставлю тебя в известность, но не спрашиваю твоего мнения! Ты пойдешь за Бурделье! И завтра же утром я ему дам ответ! Или ты мне не дочь!

Слезы текли ручьем. Луиза размазывала их руками, мечтая только об одном — чтобы все это оказалось гадким сном. Это не может быть правдой! Это слишком жестоко!

Она нервно комкала юбку, вдруг, воинственно выступила вперед, словно в какой-то горячке:

— Да лучше в реку! Или в монастырь!

Отец онемело уставился на нее, побледнел. Тетушка Аделаида оторвалась от вышивания и сверлила настороженным пристальным взглядом.

Луиза до боли сжала кулаки, набравшись какой-то нездоровой решимости:

— Если вы станете настаивать на этом браке, отец, — я уйду в монастырь. Клянусь! Уж на это мне не нужно вашего позволения. Но я никогда не стану женой этого ужасного старика!

Барон де Монсо нервно вытер ладони о кафтан, демонстративно направился к двери. Повернулся, желая казаться несгибаемым и волевым:

— Что ж… Если монашество для тебя кажется милее статуса богатой уважаемой замужней дамы… я не буду чинить препятствий. Но я надеюсь, что к утру спесь пройдет, и ты одумаешься. Как и полагается благоразумной девице! Ты слишком юна и глупа, чтобы рассмотреть собственное счастье. Потом благодарить будешь. У тебя есть ночь, Луиза. И утром ты мне дашь ответ. Либо замужество, либо монастырь. Таково мое слово. — Он взялся за ручку двери и бросил на ходу: — Аделаида, образумьте же свою неблагодарную племянницу во имя Господа… если вы хоть на что-то годитесь!

Луиза стояла истуканом, слушая, как от напряжения звенит в ушах. Наконец, словно оттаяла, кинулась к тетке:

— Тетушка, да что же это?!

Она упала на пол, уткнулась заплаканным лицом в серую холстяную теткину юбку. Сотрясалась всем телом от беззвучных рыданий. Охватило такое неодолимое горе, что стало трудно дышать.

Мягкая сухая рука ласково прошлась по спине, тронула волосы:

— Ну, будет, будет, девочка моя. Поднимись. Негоже девице де Монсо в ногах валяться.

Тихий приятный голос тетушки успокаивал, ластился, как теплый летний ветерок. От него всегда становилось легче. Был в Аделаиде какой-то особенный талант умиротворять, скруглять острые углы. А как она пела колыбельные! — как никто на свете.

Луиза, хоть и не сразу, вняла увещеваниям, поднялась, села рядом на скамью, утерла лицо руками:

— Зачем же он так? Так жестоко?

Острота прошла, и теперь в груди осталась какая-то невыразимая тоска, словно выстудившая все внутри. Тетушка Аделаида обняла, прижала к себе. Луиза положила голову на худое плечо, вдохнула знакомый запах. Тетушка всегда пахла ароматными травами. Чаще мятой и душицей. А по осени — яблоками и померанцами, потому что сама готовила изумительное варенье. Наверняка даже при дворе такое не подают.