— И выпьем? — скривилась я очень противно.

Могла не держать лицо, он же на меня не смотрел.

— Пить не будем. У меня важная встреча с утра и потом днем. Заметила второе платье: черное для фуршета?

Не заметила, а должна была, просто потерялась во времени и пространстве, когда муж сказал в постели, что жалеет об упущенном времени и сейчас бы не играл со мной в платонические отношения из-за каких-то дурацких принципов. Все равно так на женщину и не заработал…

Я сделала шаг и тронула его спину ладонью — открытой, хотя нужно было постучать кулаком — авось и открыл бы мне душу, сказал, кто в ней поселился и кого давно нет дома.

— Ты в меня веришь или больше нет? — оставался он ко мне спиной.

— Я тебя поддержу… — сказала я тихо, только не потому, что разговор выходил интимным, а потому что голос пропал, его проглотило нехорошее предчувствие.

Ладно, терять нам нечего — ничего у нас нет. Продам фирму Эдику и буду на него работать. Он же сказал, что готов меня финансировать, если я уйду от Аркашки. Неужели с ним пошлет меня, если приползем с протянутой рукой?

— Ты зачем меня в Москву пригласил? Соскучился? — добавила уже саркастически и чуть громче.

— Потому что завтра важная встреча, я должен быть с женой, чтобы показать, что я серьезный человек и вообще… Мне просто страшно.

— Аркаш, в чем дело?

Я сильнее тронула его за плечо, потом просто схватила и развернула к себе. Лицо бледное, его на нем просто нет.

— Пойдем поедим. Мне легче будет говорить об этом при свечах.

— Ты меня не бросаешь, нет? — спросила я, не понимая до конца, что вкладываю в свои слова.

— Бросаю… — говорил он, смотря сквозь меня. — На полгода. Или чуть больше. Надеюсь, меньше… Может, ты сможешь приезжать ко мне в Москву иногда, когда тут буду… Бросаю — не тот глагол. Ты о чем спросила? Я делаю это ради нас, чтобы сохранить тебя.

— Что? Ты делаешь… — мой голос пропал.
Он не понял вопрос — и я не поняла, о чем спросила: о его будущих действиях или о настоящих, когда он схватил меня в охапку, не думая, во что превратится под его пальцами дорогая тряпка.

— Если снова будет эпик-фейл, ты примешь меня обратно?

Не сказал просто по-русски — “снова обосрусь”. Конечно, эпик-фейл не так страшно звучит…

— Сколько?

— Я верну твои деньги, это я тебе обещаю… Сумею ли заработать, не знаю… Я действительно не знаю…

Я высвободилась из объятий и прижала руку к его горячей гладкой щеке. Точно в замедленном кино, давала пощечину: она была мягкой, я его погладила — почти потрепала за щеку, как мальчишку.

— Это хоть не опасно?

— Опасно. Поэтому я не делаю это в Питере. И не хочу тебя вмешивать. Не хочу тебя светить.

— А завтра?

— Завтра можно.

— Куда ты едешь?

— Откуда приехал.

— Что это?

— Пойдем поедим…

Пошли. В такого уровня ресторане я была только однажды, когда знакомилась с будущим мужем в реальности и с французским коньяком — за компанию. Улыбалась я по-французски, говорить по-французски не слишком получалось — выходило не бегло и не чисто. Но та ночь не была ночью пожирателей рекламы, которую спонсировал коньяк Хеннесси, это была ночь пожирания вкусностей — я нервничала, очень: все чувствовали себя в своей тарелке, даже вкусности в моей, а я — нет.

Вынесла бы Осинского под боком без особых проблем — я же его целую вечность знаю, а его внешние данные меня не интересуют, я же не пытаюсь понравиться. Однако под боком оказался сам месье Хеннесси, а это оказалось для моей нервной системы перебором: голос дрожал, мысли путались… Но я успела перевести для Осинского шутку, которой владелец коньячного дома поделился с подошедшим к нему журналистом раньше, чем это сделал переводчик: я не Джеймс Бонд и не приехал, чтобы заключить секретный контракт. Знал бы он, что приехал в Питер, чтобы контракт заключили мы с Осинским, между собой, и скрепили коньяком с лимоном, именно так нам посоветовал его пить этот француз, потому что так пьют русские: чай с лимоном — это чай по-русски, коньяк с лимоном — тоже по-русски.