Но Иван мягко пеняет мне:

— Не помню, чтобы раньше ты была такой трусихой. Ну подумаешь — передача!

Я не трушу. Нет-нет, дело не в этом. Просто я не хочу, чтобы меня сейчас выпростали, как рыбёшку. Чтобы мои чувства, мои эмоции стали предметом обсуждений, выяснения — искренни они или нет?

Я не хочу, чтобы будущие родственники — пусть и временные — узнавали бы меня через бесстрастный рассказ камеры и домыслы с выводами корреспондента.

Всё-таки встаю, но решительно вскидываю подбородок и говорю:

— Нет! Я не стану смотреть это шоу, достаточно того, что я в нём участвовала.

— Хорошо, — неожиданно соглашается Иван. — Тогда прогуляешься со мной — у нас тут красивая терраса и оранжерея. Хочешь взглянуть?

И поговорить — довершают вопрос его глаза.

Да. Хочу.

Нам очень-очень нужно расставить все точки не только над «i», но и над «её».

— Прогуляться я не против, — признаюсь честно.

Иван улыбается, подхватывает меня на руки, как пушинку, и несёт прочь из обеденной залы…

Он сажает меня на парапет террасы, и я любуюсь открывшимся видом. Внизу раскинулся ухоженный парк, подёрнутый сейчас дымкой вечерних сумерек. Где-то на самом его окаёме серебрится озеро. Ровные аллеи, фигурные клумбы и настоящий лабиринт из живой изгороди — роскошь как она есть. Будто я на приёме в Версале.

Иван упирается руками по обе стороны от моих бёдер, проводит носом от ключицы к уху, прикусывает мочку, посылая по телу волну сладкой щекотки.

Раньше бы я млела и наслаждалась этой нехитрой лаской, теперь отстраняюсь, прошу жалобно:

— Не надо, Ваня… Пожалуйста…

— Почему? — недоумевает он, но всё-таки отстраняется.

— Потому что я не железная… А от таких нежностей… я таю… — смущаюсь, опускаю голову, прячу за волосами пылающие щёки.

— Так растай, — бархатным шёпотом щекочет он моё ухо. — Хочешь, растаем вместе?

Мотаю головой:

— Нет, не надо. Никаких «вместе». Я больше не верю тебе. Сердце своё распахнула, дура, чтобы ты в него плюнул…

Он проводит согнутым пальцем по моей щеке — собирает слёзы. Не выдержала, прорвало плотину.

— Там, под деревом, когда дарил кольцо из травы, я был искренен с тобой, — говорит он, и в глазах, которые сейчас на уровне моих, плещется печаль. — Я действительно хочу, чтобы у нас было всё по-настоящему. Я устал от фикций: у меня все эти годы была иллюзия счастливой семьи, иллюзия невесты, иллюзия брата…

— Кстати, о брате. Вы совсем не похожи, и фамилия у него другая.

— У него и мать другая — отец же сказал. Уж не знаю, о чём он думал, когда связался с цыганкой. Правда, не бродяжкой, конечно. Дочерью барона. А она потом подбросила ему ребёнка. Мы действительно родились с ним в один день, не только в один год. Отец принёс его в дом, и моя мать — святая женщина! — не только измену мужу простила, но и ребёнка его приняла, как своего. И фамилию ему свою дала: Неклюдина — девичья фамилия моей матери. Артур мою маму, наверное, сильнее, чем я, любил. Я вон смирился с женитьбой отца на Клэр — он нет. Он счёл это предательством матери. Но знаешь, что я тебе скажу: будь с ним очень осторожна. Артур по-настоящему опасен. И связан с криминалом.

Горько усмехаюсь:

— Да уж, не семейка у вас, а змеиное логово.

— Поэтому ты и стала моим лучиком света — чистая, искренняя, открытая. — Он притягивает меня к себе, целует в глаза и уголок губ. — Знаешь, благодаря тебе я вдруг понял, что у меня есть сердце, и оно выстукивает твоё имя.

Так нельзя! Я даже зажмуриваюсь. Так нельзя! Я могу влюбиться вновь, сильнее прежнего и… погибнуть…

Он мягко усмехается:

— Какая же ты трусиха! Почему бы не рухнуть в омут с головой? А? Чего боишься? Сама же говорила, что предки у тебя революционеры были. Давай, дерзай. Свергни мой диктат и установи свой.