Я готова рассмеяться.

Пару дней назад я думала о том, чтобы свести счеты с жизнью из-за непереносимой боли разбитого сердца. Уже сегодня случившееся с членом моей семьи вытеснило из мыслей страдания по Максиму Золотовскому и тому, что мы так и  не поженились после трех лет чудесных отношений. А его объявившийся спонтанно старший брат, с которым у нас не заладилось с первых минут знакомства, сражался за жизнь моей мамы до приезда докторов и сопровождал нас с Катей в пути к госпиталю.

Как единственный из нас троих свободно говорящий на местном языке, он вел переговоры с медсестрой в приемной, другими работниками больницы и непосредственно с кардиохирургом, принявшим ответственность за спасение поступившей пациентки. Артем так же заполнил все необходимые документы, вернулся в особняк за сменной одеждой для меня и Кати, поскольку понимал, что я под дулом пистолета не сдвинусь ни на шаг и тем более не покину лечебного учреждения, пока не удостоверюсь, что опасность миновала.

В то время как я, словно истерзанная и загнанная в ловушку птица, билась в истерике и рвала на себе волосы, страшась за жизнь мамы, он воплощал собой непоколебимую, неподвластную катастрофам опору. Демонстрируемая им картинка рассудительности и спокойствия действительно оказывала положительный эффект на эмоциональную нестабильность, убаюкивала внутреннюю бурю.

В голове абсолютная дисгармония. Я ненавижу Артема за то, что он намерен буквально выкупить мою свободу (хотя в сложившихся обстоятельствах это перестает иметь какое-либо значение), и бескрайне благодарна ему за своевременно оказанную помощь маме. Остается верить и молиться, что она переживет инфаркт.

Прошло несколько часов, а двери операционной по-прежнему закрыты. За ними моя мамулечка совсем одна, а я ни на что не годна, чтобы облегчить ее состояние. Даже рядом быть не могу! Все, что мне нужно, просто держать ее за руку, чтобы она открыла глаза и произнесла мое имя, назвала дочкой.

Катя начинает ерзать сбоку, притягивая к себе руку, которой обвивала мои плечи.

― Куда ты? ― спрашиваю я осипшим голосом.

Она выпрямляется, поднимает руки над головой и потягивается, разминая затекшие мышцы спины и шеи.

― Поищу кафетерий, ― глядит на меня сверху вниз со слабой улыбкой. ― Я проголодалась, а ты?

Я мотаю понуро опущенной головой.

― Кофе? ― уточняет она.

― Ничего не хочу.

― Присмотри за ней, ― моя лучшая подруга смотрит на Артема, неловко переступая с ноги на ногу. ― Пожалуйста.

Тот кивает и занимает ее место, присаживаясь рядом. Близко. Слишком близко ко мне. Прижимается бедром к моему бедру, прогоняя дрожь по ноге, и прислоняется к спинке больничной скамьи. Я провожаю взглядом отдаляющуюся фигуру Кати, а мое дыхание непроизвольно делается поверхностным от ощущения пристального внимания со стороны нового соседа по лавочке.

Если бы не он…

Я испугалась, растерялась, не сумела помочь маме.

― Спасибо, ― щебечу слабым голосом, ловлю его бездонный, жгучий взор, сконцентрированный на моих еще влажных глазах. ― Я всем тебе обязана, ― «и даже собственной свободой, если продолжит настаивать на том, чтобы отнять ее?» выстреливает тревожная мысль. ― Я покрою все расходы за мамино лечение. Только… кхм, мне понадобится время, чтобы… ― нервно заламываю пальцы, подбирая менее обидную формулировку обозначения своей бедности, ― чтобы…

― Нет, ― категорично отрезает Артем, избавляя меня от необходимости мямлить перед ним. ― Отчасти моя вина в том, что мы оказались здесь. Я не должен был поддаваться эмоциям и выяснять отношения в присутствии твоей матери. Я искренне сожалею, Ксюша.