— Улясь, может позвонишь еще раз Валику? — имя мужа из уст матери резонирует в ушах. Очередная ложка борща возвращается в тарелку. Аппетит угасает. — Ну чего он там один прозябает над своими планами лекций?

Может и не один, мам. — едва не срывается с губ. — По недавно вскрывшейся информации у него, помимо меня, еще вагон и маленькая тележка тех, с кем можно скрасить одинокий вечер.

Стерический смех рвется наружу. А ведь казался таким благородным и верным. Господи. Никогда в сторону другой женщины заинтересованно не смотрел в моем присутствии, всегда мимоходом мазал. И в телефонной книге не держал ни одного женского имени, кроме имени матери и тещи. Теперь понятно почему…

Кусаю нижнюю губу, насилу запихиваю ложку борща в рот. Какая же я наивная и глупая. Идеальная пассия для таких хитрых созданий, как мой все еще муж.

И почему я только решила, что получится обхитрить столь искусного игрока? Я же нуб* (сленговый термин, означающий неопытного новичка, лузера, чайника в какой-либо профессии или деятельности), по сравнению с ним.

— Не за чем ему лишний раз себя травить выхлопными газами в душном городе. Лучше пусть к нам едет, подышит воздухом чистым. Сева вместе с отцом к его приезду баню растопят, веники березовые распарят.

Есть больше не хочется. Совсем.

— Нет, — прерываю я маму.

— Но почему?

— Не хочу. — потупив взгляд, я хаотично размешиваю остаток борща в тарелке.

— Поругались вы что ли, Уль? Ох, солнце, — теплая рука матери ложится на плечо. — Ты только не расстраивайся, с кем не бывает. Вон мы с отцом до сих пор по пять раз на дню ссоримся и ничего. Больше тридцати пяти лет вместе. Давай я тебе в дорогу вареников с вишней налеплю и котлет нажарю. Путь к сердцу мужчины, сама знаешь, где проходит. Накормишь, напоишь своего осерчавшего педагога и он вмиг растает.

— Мам, перестань, — отставляю тарелку подальше, вытираю салфеткой губы. — Не надо никаких вареников и котлет.

— Почему? Я хорошо помню, как Валентин любит домашнюю стряпню.

— Дело не в этом.

— А в чем, дочь? Только не говори, что ваша магазинная химозина ему вкуснее тещиных котлет. Ни за что не поверю. Разве могут непонятные полуфабрикаты из бумаги быть лучше, чем котлеты из настоящей домашней свинины? Да никогда. Это все ГМО мозги вам городским переплавило.

— Да нет же, мам. Перестань говорить глупости. Вы с отцом пол жизни прожили в городе и ничего с вами не случилось. Вон какие живчики.

— Вот именно поэтому я так и говорю. Мы с отцом отлично знаем разницу между покупным и выращенным собственными руками. Не спорь больше. Заберешь с собой столько котлет и голубцов, сколько я успею приготовить.

— Боже, как мы вообще перешли к голубцам? Еда вообще ни при чем в нашей с Валентином размолвке.

— А что тогда? Почему ты молчишь, Ульяна?

— Я подала на развод, — выпаливаю на одном дыхании, глядя матери прямо в глаза.

За столом прекращаются любые звуки.

— Как? — схватившись за сердце, она обессиленно падает на свободный стул рядом с отцом — Лёнь, Лёня, ты слышал? Наша Улечка бросает Валентина. Какой ужас! Горе то какое!

Папа тут же бросается к матери. Предлагает ей то воды, то компота, обмахивает раскрасневшееся лицо полотенцем.

— Поздравляю, Ульяна! Одобряю, — радостно восклицает брат и показывает «класс» большим пальцем. Он единственный из всех присутствующих — не считая племянников, которые ничего не понимают в развернувшейся драме — кто обрадовался таким новостям.

— Савелий! Что ты такое говоришь? — мать выхватывает из рук отца полотенце и бьет им лыбящегося брата по плечу. — Побойся бога, сынок. Развод — это настоящее горе.