Вокруг в самом деле набухали на деревьях первые почки. Светило солнышко, и во всю шествовала весна. Близился май. Все мои знакомые радовались приближающейся весне, и только я ходила до чёртиков злая.

Что ты со мной делаешь, Яр? И когда это пройдёт?

Теперь я уже не знаю ничего.

При мысли о тебе начинает болеть голова. А ещё странно думать о том, насколько разительно отличается то, что творится вокруг меня, и то, что творится внутри.

Я как-то услышала – зашла в курилку, а девчонки не успели замолчать – что меня называют чудачкой. Обнаружив, что дверь открылась, девочка, правда, посмотрела на меня с любовью в глазах – абсолютно искренне, надо сказать. И тут же поправилась:

– Но ты очень классная чудачка.

Не знаю. Меня никогда не называли так. Волнует ли меня это? Да нет, наверное, мне всё равно. Просто странно, как отличается то, что творится вокруг меня, от того, что происходит у меня внутри.

– Правда ли, что вы проводите в тире по два часа в день?

– Вам приходилось убивать?

Это вопросы тоже задают почти всегда.

Я молчу. Потому что иногда молчать лучше, чем говорить. А девочки у экранов и так могут придумать, что да.

Странно, но мне не жалко никого из тех, кого я убил. Это как… экзамены, которые ты сдал давным-давно. Тех, кто умер, уже не вернуть и нечего о них говорить. А вот Яра мне по-прежнему жаль до гула в висках.

В конце апреля мне вдруг начинает казаться, что я забываю его лицо.

Меня охватывает паника, как будто я забываю саму себя. А ведь идёт всего только первый год.

Я нахожу его фото – одно из немногих, что есть у меня. Из той пачки, которую когда-то дал мне Эдуард. Это странно и дико – на фото единственный, наверно, день, когда у нас всё хорошо. И этот день теперь есть у меня.

Ещё какое-то время я хожу сама не своя. Я думаю – а что, если он тоже забудет, как выгляжу я?

Если бы я была его любовницей или женой, я послала бы своё фото, а сейчас – я ничего не могу послать. Думаю, Яру от такой фотографии стало бы только хуже.

Сначала мне в голову приходит идея послать журнал – апрельский номер, в котором я на последней странице красуюсь крупным планом, как фотограф года. Честно говоря, я думаю, меня выбрали на эту роль только потому, что у меня самое презентабельное лицо.

Журнал кажется идеей неплохой – но я не знаю, правильно ли Яр поймёт. А потом абсолютно дурацкую идею случайно подсказывает Марк.

– Яна, а ты бы обнажёнку стала снимать? – спрашивает он.

– Что?.. – слегка ошарашенно спрашиваю я. Марк знает, что я люблю всё красивое. Свадьбы беру, только когда за них платят действительно хорошо. А это, ну…

– Об-на-жён-ку, – он повторяет по слогам. – Полную.

Я мотаю головой и объясняю почему.

Марк фыркает.

– Деревня. Иногда всё это выглядит очень даже красиво.

Он тянется за какой-то брошюрой, а затем протягивает мне портфолио какой-то модели. Парень в самом деле выглядит хорошо – хоть и не одет от слова совсем. Я листаю одну страницу за другой.

– И что? – спрашиваю я, долистав до конца.

– У тебя бы тоже получилось ничего.

Я почему-то уверена, что в этой сессии мне быть не фотографом – и потому попросту швыряю альбомом в него. Марк хохочет и тащит меня в постель, но всё время, пока мы трахаемся, разговор не даёт мне покоя.

– А кто может делать такие фотки? – спрашиваю я с утра. Марк подмигивает.

– Подаришь парочку мне?

– Нет!

Марк и не думает спорить, но всё-таки сводит меня с фотографом. Яру фотографию я отправляю через три дня – я с трудом узнаю на ней себя. А вот он… Интересно, узнает ли он? Странно, но от этой мысли становится горячо внизу живота.