После майских праздников у меня берут ещё одно интервью. Я крашусь в этот день, что в последнее время делаю не часто – не для кого. Фотки получаются такие, что у меня сердце щемит от желания, чтобы их увидел Яр. Но в этот раз я почему-то не рискую отправить ему даже журнал.

В целом, у меня такое чувство, что Яр занимает мои мысли на сто процентов – и ещё на два. Попытка жить без него провалилась с треском – наверное, это нужно признать. Конечной точкой в осознании моей болезни становится момент, когда мне приводят фотографироваться зрелого мужика – для рекламы каких-то спортивных товаров. У него очень фактурное лицо, но всю сессию я не могу понять, кого он мне напоминает. И только когда фотки лежат у меня на столе, я абсолютно отчётливо вижу, что все четыре часа съёмок заставляла его садиться в те позы, в которых обычно сидел Яр. Я даже ракурсы выбирала те, с которых смотрела на Толкунова сама.

Это осознание, впрочем, не меняет ничего. Я здесь, а Яр там. И ничего, кроме посылок, я для него сделать не могу.

Какое-то время я перевариваю эту мысль, а потом испытываю непреодолимое желание врезать себе по башке. Я, конечно, не самая прилежная ученица, но могла бы вспомнить про возможности подать на апелляцию, оспорить решение и т. д. и т. п.

Поисками подобных путей я и занимаюсь следующие несколько дней. И довольно быстро сталкиваюсь с проблемой, что не знаю о случившемся ничего. Только то, что была девочка, до ужаса похожая на меня. И еще, пожалуй, то, что Яр ходил к проституткам. Не знаю, что из этого меня больше злит.

В общем, первым делом я еду к Кате, потому что больше на фирме Яра не знаю никого. И в тот же день с некоторым (не слишком, впрочем, сильным) удивлением узнаю, что Катя уволилась и уехала в Канаду. Логично, учитывая то, что фирма Яра на момент вынесения приговора балансировала на грани банкротства.

Я начинаю выяснять, куда делся Роман – я ведь помню тот разговор, который краем уха зацепила. Но и Романа след простыл. Вообще такое чувство, что исчезли все, кто был связан с этим делом хотя бы краешком руки.

Я трепыхаюсь ещё какое-то время, иду в бордель, который, к слову, называется красивым словом «модельное агентство». Парня, который здесь у руля, я видела пару раз – и вовсе не тогда, когда моделей искала. Он тоже, похоже, меня узнал. Усмехается неприятно и спрашивает:

– Работу пришла искать?

Мне становится противно, но тему я развивать не хочу – всё равно никто из моих старых знакомых по дому Яра не поверит, что у меня всё хорошо. Я осторожно задаю несколько вопросов насчёт предоставленных Яру услуг, но мне довольно быстро становится понятно, что здесь со мной никто не станет говорить. Я сажусь в машину и собираюсь ехать домой, но где-то на полпути меня застаёт звонок. От голоса, который звучит в трубке, бегут по спине мурашки и стынет кровь.

– Я же тебе говорил, не лезь, – напоминает отец.

Я молча вешаю трубку и резко делаю поворот – домой я ехать уже не хочу и вместо этого еду к Туку.

Странно, но Тук повторяет мне почти то же самое, что уже сказал Журавлёв:

– Я же тебе сказал, не лезь.

– Почему? – я пытаюсь высмотреть ответ в его лице, но не вижу ничего. – Кантимир, я не могу так. Я должна сделать что-нибудь для него.

Тук поджимает губы и какое-то время молчит.

– Живи, – говорит он.

– Что?..

– Просто живи. И не вляпайся больше ни в какое дерьмо.

Вот и весь разговор. Такое чувство, что его устами говорит Яр, но мне всё равно. Тук не понимает, что я просто не могу жить без Яра, как бы ни хотел. Вряд ли он когда-нибудь так сходил с ума. Я уже знаю к тому времени, что свою жену он бросил, когда понял, что ей нужно только бабло. Если честно, даже если бы Яру нужно было от меня что-то вроде того – ну не деньги, но, к примеру, только секс – я бы не сумела поступить так, как он.