А Катерина Петровна думала: «Ей-ей, сбегу. Как что – сейчас к Мохнатову сбегу».

Прожили еще дней десять молодые супруги Порфирий Васильевич и Катерина Петровна. Порфирий Васильевич крепился и за эти дни совсем ничего не говорил о деньгах и не попрекал жену, что отец ее якобы обсчитал его. За это время он даже один раз вместе с женой ездил в гости к ее родителям и вел там себя вполне прилично, не чванясь больше своим благородством и не заводя разговора о приданом. Очевидно, он сдерживался. Разговор его, однако, то и дело вертелся на том, как трудно и дорого жить женатому человеку.

– Прежде я, бывало, в комнатке, в одной комнатке за десять рублей на Петербургской стороне жил, – рассказывал он тестю. – Ну, а теперь за квартиру сорок рублей подай. Прежде, бывало, прислуге у квартирной хозяйки полтинник в месяц за чистку сапог и самовара давал, а теперь кухарка семь рублей стоит. Ведь уж это более чем вчетверо. Прежде, когда холостой был, я иной день и тридцать копеек в день на еду не тратил, а нынче, уж как ты там хочешь – рубль в день на обед подавай, а то так и больше. Одних булок надо копеек на восемь – на десять в день купить. У Катерины Петровны аппетит обширный. А чай? А сахар?

– Верю, верю, но ведь ты должен был знать, что женатая жизнь куда дороже холостой, – отвечал тесть и прибавил: – Ну, да и то сказать, на жену ты взял. На жену у тебя около семисот рублей в год процентов.

– Ах, папенька! Нужно тоже ведь и о будущем подумать! У нас могут быть дети! – вздохнул Порфирий Васильевич.

Петр Михайлович пожалел зятя и, посоветовавшись с Анной Тимофеевной, на следующий день послал ему окорок ветчины, два фунта чаю и голову сахару. Подачка эта очень понравилась Порфирию Васильевичу, и он сказал жене:

– Вот это недурно с его стороны. Спасибо ему за это. Это доказывает, что у него есть чувства.

После этой присылки молодые супруги пять дней подряд ели за обедом то ветчину холодную, то ветчину, разогретую с картофелем. На шестой день супруг сказал:

– Сегодня, я думаю, к обеду из ветчины-то селянку можно сделать.

Но Катерина Петровна возразила:

– Нет, не могу я больше на ветчине сидеть. Надоело. Надо пообождать.

– Душечка, да ведь куда ж нам с остатками-то? Ведь остатки ветчины могут испортиться. А между тем мне ужасно как хочется селянки с ветчиной.

– Ну, ты и ешь ее один, а я пойду к папеньке обедать.

– Вот и отлично! Вот и прекрасно! – воскликнул Порфирий Васильевич. – Я даже сам хотел предложить тебе это, но боялся, что ты рассердишься. Ты пообедаешь у папаши с мамашей, а я дома поем селянки из ветчины, и уж завтра мы закажем что-нибудь другое к обеду. Денька два переждем, а там можно из кости окорока горох сварить. Так отправляйся, отправляйся к своим обедать, а вечером вернешься домой. Как это ты хорошо придумала. А у нас через это гривен шесть экономии будет. Да что гривен шесть! Даже больше. Ежели я дома буду обедать один, то мне и супу не надо. Я с кухаркой и одной селянкой буду сыт. А дашь ты ей только на кислую капусту и на хлеб – вот и все. – Порфирий Васильевич до того расчувствовался, что обнял жену и поцеловал ее, сказав: – Умница.

Катерину Петровну несколько покоробило, но она не противилась поцелую, хоть и не отдала его сама.

Муж ушел на службу, а она отправилась к матери. Мать встретила ее, как и всегда, радостно.

– Ну, что? Как живете? Угомонился он? – спрашивала она дочь.

– Да мы не ссоримся. Он как будто приутих теперь. Не оскорбляет меня больше очень-то, даже вас и папашу хвалит после присылки окорока и чаю, но все-таки, маменька, не лежит у меня к нему душа, никогда я к нему не привыкну и никогда любить его не буду, – отвечала Катерина Петровна и слезливо заморгала глазами.