Но я всё равно немного завидую ей. Пусть её отец та ещё сволочь, но он жив. Своих же родителей я даже не помнила — погибли, когда мне едва исполнился год. 

— Можно пропустить сегодня, — неожиданно для себя самой предлагаю я. — Тогда ты точно не опоздаешь к отцу. 

— Не глупи, Райт, — протирает она запястье левой руки обеззараживающей салфеткой. — Он обходился без меня несколько лет. Потерпит ещё пару минут. Угощайся. 

Хайди протягивает ко мне руку и улыбается широко и весело. Взгляд её голубых глаз сверкает от предвкушения. 

Так ли ничего не понимает Эвэрли, как я считаю? 

Представьте, что вы поранились, не знаю, например, резанули палец о край острой бумаги. Боль острая и мерзкая, да? Но она тут же исчезает, оставляя после себя прохладное наслаждение. Именно так работает вампирская слюна. Мы вонзаем в кожу клыки, ранка тут же начинает затягивается, но зубы не позволяют ей зарасти полностью. Боль и наслаждение. Снова боль, и снова наслаждение. Замкнутый круг. Своего рода, наркотик.  

Вдруг я и правда вру себе, что не подсадила на него мою милую Хайди? 

Чёртов-придурок-Эвэрли! 

Вспоминаю слова дяди, которые он так любит повторять: если хочешь быть настоящим вампиром, а не его бледной тенью, то тебе нужен Дающий. Капля крови такого даст тебе силу и откроет чертоги твоего разума, не доступные тем, кто пьёт холодную и обезличенную кровь из пакета. Незачем себя попусту ограничивать, когда это никому не приносит вреда. 

Вздыхаю и обхватываю пальцами руку Хайди: 

— Ладно, но только, потому что я сегодня осталась без обеда. 

Хайди привычно вздрагивает, когда я вонзаю зубы в её кожу, и мгновенно расслабляется, прикрывая глаза и медленно выдыхая от удовольствия. Я тоже опускаю веки. Делаю первый и осторожный глоток. В ту же секунду в мозгу взрывается фейерверк удивительных вкусов. Бабушка говорит, что каждый вампир чувствует что-то своё, когда пьёт кровь. Лично меня кровь Хайди мысленно уносит в библиотеку, где я люблю зарыться в древних фолиантах книг. Или выбрасывает на берег моря, где лица и губ касаются солёные брызги. А ещё я могу бежать по хвойному лесу, где ночной воздух проникает в разгорячённые лёгкие. 

Звериная и кровь из банка дают такой же эффект, но в миллион раз бледнее. 

В миллион. 

Поэтому я частенько люблю вспоминать слова своего дяди. 

Помимо этого, я с легкостью могу рассказать, что в последние пару дней чувствовала Хайди. Её кровь рассказывает мне всё. Вплоть до смущения, которое она испытала, перебросившись парой слов с Гилински. 

Делаю последний третий глоток и распахиваю глаза: 

— Ты же знаешь, Стоун, что он тот ещё бабник! И потом, Гилински слишком глуп для тебя. 

— Зато у него шикарная задница, — хмыкает она, наблюдая, как ранки от моих зубов исчезают прямо на глазах, словно по волшебству. Она любит это делать, закусив нижнюю губу от интереса. — А вообще это глупости, не забивай голову. Пойдём. 

Угу, поверим ей на слово. 

Я киваю и молча подхватываю свой рюкзак, выбираясь из кустов вслед за подругой. Она знает, что ей меня не провести, но и я понимаю, что некоторое из личного, должно оставаться личным, насколько бы близки мы не были. 

По дороге до парковки мы с Хайди обсуждаем мистера Файт, чудаковатого учителя биологии, на которую ходим вместе. Лично мне он по чуть-чуть напоминает каждого члена моей семьи. Потому я не совсем понимаю, как к нему относиться. Зато Стоун с удовольствием подшучивает над ним, и сама же смеётся.  

Затем она видит машину отца, целует меня в щёку на прощание и уходит. А я чувствую на себе чужой обжигающий взгляд. Но прежде... Прежде, да, Эвэрли снова устроил цирк со своей новой тачкой. И именно он прожигает меня взглядом.