— Ты что, не спала с ним после той ссоры? Это фигня какая-то! Венер!

Не фигня.

— Спали, но предохранялись или он кончал на меня.

Это тупо выглядит сейчас: встречаться, собираться пожениться и при этом предохраняться. Но мы ведь были еще не женаты и говорили об этом, обсуждали и проговаривали, не с самым серьезным выражением лица, но все же, что еще рано и хотелось бы пожить для себя немного, что может произойти всякое и я найду принца получше. Тогда это было забавно слушать, выглядело как суровое мужское кокетство, а теперь все видится как предупреждение, план, расчет с его стороны.

— Может, оно и хорошо, что предохранялись, — выдаю я, вспомнив расфуфыренную бабенку.

Вышла из душа, а макияж как был, так и остался на лице. Волосы еще эти… с желтым отливом! Как из самопальной парикмахерской на дому.

— Тогда от кого же ты беременна, а, мать?

Хороший вопрос.

— Ты совсем-совсем не помнишь ту ночь?! А проснулась ты с кем? Где был Головин?

— Он был в номере.

— А номер? Чей он был?

Я задумываюсь, вспоминая то утро. Номер был таким же, как наш. Но ведь они все одинаковые! А вот вещи… Мне тогда показалось, что что-то не то. Но тогда мне было плохо.

— Наш. Вроде наш. А ты часто осматриваешь номер после гулянок?

— Но я и не пью так.

Я щурюсь. Подруга сдалась.

— Ладно. Пью. Но Бог уберег от таких приключений. Я с тебя балдею, Венера Олеговна!

Златка изумляется и трясет башкой так, что она еще немножко и отвалится с ее тонкой шеи.

— М-да! Так и отпускай тебя одну отдыхать! Капец!

Златка жалится, чтобы отвлечь меня. Она не могла уехать и оставить моего братца одного. Очень наш народ не любит, когда кандидат во что бы то ни было изволит уезжать на заморские курорты. Да он бы и не заметил, электорат этот, если бы не соперники один другого гаже или даже круче. Как этот криминальный авторитет.

— Надо узнать, кто это. Напиши ему!

Я нехотя беру смартфон в руки. После произошедшего не хочется ни видеть, ни слышать, ни вспоминать и ни писа́ть. Хочется удалить все совместные фотографии, перестирать все вещи, что впитали его запах, и запретить всем вспоминать о нем. Интересно, а получится ли?

— Нер, ну не мне же ему писать?

— А?

Что-то я замечталась. В жизни не бывает так, как в грезах. Обязательно найдется какая-нибудь нагайна или ехидна, что бросит что-то вслед.

— Пиши, говорю, ему. Побудь немножко маленьким ягненком. Пусть пришлет тебе доказательства. А если их не будет, то тут все ясно! Он трындит, как дышит! И только запугивал тебя! Кобель!

По-моему, Златка слишком сильно верит в то, что люди должны поступать так, как она хочет.

Ромарио...

Головин может не пожелать делать этого из упрямства, чтобы поржать потом надо мной. А это будет тот еще позор! Уже!

— Дай сюда! — рявкает Златка, забирая у меня гаджет. — Вспомним театральный кружок имени Баранкиной.

Мы ходили в него с третьего по пятый класс.

— Я не влюблена в него, а значит, не заинтересована, — говорит золовка, быстро-быстро набирая текст. — Следовательно, меня не стошнит.

Это она на меня намекает, потому что начинает тошнить, и это не от токсикоза, а от того, что со мной произошло! Грязь и мерзость.

— Что ты пишешь? — спрашиваю, убирая пахнущую розовой водой салфетку ото рта.

Меня и правда замутило.

— Погоди. Давай отъедем, и ты погуляешь вдали от этой клоаки.

Злата заводит двигатель, отъезжает подальше от входа, ухмыляясь при этом.

— Ты чего ржешь, Цаплина?

— Хоть какой-то прок с того, что теплосеть отделили от очистных! Головин управляет тоннами дерьма! Повелитель клоаки!

Смешно. Но содержимое желудка все-таки просится наружу, и я выскакиваю на лужайку к кустику с неизвестным для меня названием.