Ага. Судя по веселым чертикам, заплясавшим в глазах, до мужика дошло. Вон, даже слабое подобие улыбки на лице объявилось. Значит, можно перевести дыхание.

– Я запомню тебя. – Это уже напоследок, перед уходом.

И как понимать сказанное? На угрозу не похоже – ничего плохого ни ему, ни дочке его я не сделал – скорее уж наоборот. В хорошем смысле? Ну-ну. Все равно не надо. Будем надеяться, что эта встреча, милый друг, у нас с тобой последняя. И вообще, лучше бы эту фразу произнес Воротынский, с которым я вчера просидел бок о бок, но так и не сумел войти в доверие или даже разговорить. Увы, но поведение князя в точности соответствовало описанию великого поэта:

Далее все в том же духе. Короче, бирюк бирюком – мрачный и нелюдимый.

Я тоже поначалу старался особо ему не досаждать в надежде, что, выпив одну-вторую-третью чару, Михайла Иванович немного развеется. Тогда есть смысл приступать. Но опрокинута пятая, седьмая, рука потянулась за десятой, а воз и ныне там. Никакого эффекта.

Главное, ведь знаю я его думы. И о чем он печалится, тоже знаю. Я после нашего разговора с Борисом еще пару раз насчет князя прошелся. Мол, как он да что. Мне ж сидеть рядом с ним, так ты подскажи, о чем говорить, а чего вообще не упоминать, чтоб случайно не обидеть. Борис не таился, выдав все, что имел по Воротынскому, а имел он о-го-го. Не голова у парня, а компьютер. Ничего не забывает – кто где что произнесет при нем, так он тут же себе на корку головного мозга.

Правда, ничего такого из особо интересного он не сообщил. Я имею в виду то, за что можно было бы уцепиться и потянуть. Прост наш князь, как хозяйственное мыло, и незатейлив, как молодой редис.

Биография у него тоже ничем не примечательна. Как с малых лет сел на коня, так, не считая четырехлетней опалы, с него и не слезал. Сплошные героические будни, овеянные славой побед и щедро политые горячей вражеской кровью. Своей, впрочем, тоже, хотя и не так обильно. Словом, что-то из серии «Крепкий орешек». Супермен на отдыхе, когда сил еще невпроворот, но что делать – неизвестно, потому что запахло отставкой, притом незаслуженной.

Отсюда и тяжкие думы, и печаль на лице. Эдакая грусть цепного пса, которого несправедливо отругал хозяин, возмущенный необоснованным гавканьем в неурочный час. И вот теперь лежит дворняга тай думку гадает: «За что? Ведь были же ночные гости и топтались возле хозяйского забора явно не с добрыми намерениями, вот я и предупредил, как положено. А то, что они, заслышав скрип открываемой двери, вовремя убежали, не моя вина». И что ему теперь делать после такой обиды? К иному хозяину не уйти – цепь мешает, да и нет у него таких мыслей – верен он и предан, только как доказать свою преданность, непонятно.

А невдомек именно потому, что князь, при всех его достоинствах храброго воинника, мастерского рубаки и лихого наездника, как теоретик – не ахти. Ему все больше практику подавай, тогда для Михайлы Ивановича все легко и просто – тут свои, за спиной войско, впереди враг. «Ну что, робяты, с богом? Тогда клинки наголо и айда за мной. Бей – не робей, круши супостатов!» И с богатырского замаха сабелькой вкось до седла – ах, как хорошо!

То есть как полководец – он тоже ничего. И народ, что под его началом, скорее всего, в него верит, и воинами он командует славно, и людей за собой поведет хоть к черту на рога. Только полководцы, они разные бывают. Один до полка дойдет, и все. Стоп машина. Если его поставить выше – проку уже не жди, потому что масштабы побольше ему не по зубам, ибо он тактик, а не стратег и в целом картины не видит. Зрение у него ограниченное и образное мышление ни к черту.