– И как она оказалась на чердаке? Её же не было! Мы искали!

– Без понятия. Она ничего не объяснила, вообще ни слова не сказала, просто побежала вниз, а мы – за ней.

Катька энергично закивала, подтверждая сказанное.

– Я позвоню отцу… – женщина растерянно нащупала в кармане мобильник, – он же ещё не знает, что Ира нашлась!

Никита сделал страшные глаза, показывая на выход, и поднял брошенную на пол куртку, а Катька бочком-бочком двинулась за парнем. Ещё немного, и здесь будет полиция, а они толком не договорились, что рассказывать. Родители теперь точно убьют её за гулянки в компании фальшивого Томиного парня, а ещё и за то, что полезли в Иркин подъезд. Даже такая полуправда – преступление по маминым правилам.

Тома закончила с диспетчером и с сомнением переспросила Никиту:

– А нам не надо остаться здесь до приезда скорой?

Он качнул головой, а Катька пихнула подругу в бок и зашипела:

– Пошли отсюда! Надеюсь, мы успеем сочинить хоть какую-то версию для предков. Если они узнают…

– Узнают, – но Тома уже бежала вниз, перепрыгивая через ступени, – мы же теперь первые подозреваемые. Нашли её и привели домой. Допрашивать будут обязательно, Кать.

Все трое, не сговариваясь, обогнули забор детского сада и остановились на почтительном расстоянии от входа в подъезд.

– И что делать? – запыхавшаяся Катька с ужасом смотрела на часы. – Меня запалят.

– Не о том переживаешь, – Никита поморщился. – Короче, полиции скажем, что гуляли вместе и придумали сходить сюда, ясно? Про чердак – молчок. Надеюсь, это понятно, да и не поверят вам, только в дурку засунут.

– Это не тебе чуть что запрещают выходить из дома, – взвилась Катька, – мои не должны узнать вообще ничего! Меня скоро увезут на дачу, но предки всё равно что-нибудь пронюхают… Меня вызовут на допрос, да?

– Ира вспомнит… ну… про чердак? – Тома потянула Никиту за рукав, не обращая внимания на щебетание Катьки, как будто позабывшей про муки совести.

– Пока трудно сказать. Удача уже то, что она вернулась в человеческом облике.

– А в каком ещё могла? – пискнула Тома, неохотно представив то существо в меловом круге.

– Тебе лучше не знать, – грубовато прервал Никита, – так что держимся нашей версии и точка.

Тома вышла из себя. Серьёзно так, с битьём кулаками по крепкой мужской груди и размазыванием соплей и слёз. Кажется, она кричала что-то оскорбительное на всю улицу, и ему и Катьке досталось, но лицо Никиты моментально исчезло из поля зрения – он впечатал девушку в себя и перехватил согнутые руки, так что ей оставалось только брыкаться и вплотную дышать его головокружительным запахом. И пускать слюни на футболку – потом стыдно было за большущее красноречивое пятно, хорошо хоть, что помадой не пользуется.

Никита с вопиющим хладнокровием дождался финальных всхлипов чужой истерики и только потом спросил, нахально придерживая за шею и затылок и не позволяя ей оторвать помятую физиономию от пресловутой футболки:

– Успокоилась?

Она промычала что-то в знак протеста и стукнула кулаком в район предплечья, но вышло смешно и по-детски.

– Я тебе отпускаю, кивни, если обещаешь не драться.

И Тома покорно кивнула – торчать в таком положении было ещё унизительнее. Никита разжал объятия, но зорко следил за каждым её движением, будто намеревался ловить беглянку, если та надумает удрать восвояси. Беглянка же приклеилась подошвами к земле и что-то поискала в его глазах. Не нашла. И опустила веки, уставилась на запылённую бетонную пирамидку детсадовского забора.

– Вижу, успокоилась, – он вёл себя так чертовски спокойно, словно каждый день купировал девичьи истерики, и от этого Томе стало ещё хуже, но злость прошла.