— Беспокоится, что ли?

— Вроде того.

На душе стало теплее. Если подумать, то в родном мире никто особенно не беспокоился обо мне. Все отношения складывались так, что со мной общались, пока это было удобно, но тут же пропадали, когда что-либо в моей жизни шло не так. И даже тот, которого я два года считала своим парнем, легко переспал с моей подругой, как только подвернулся удачный момент.

От этих воспоминаний стало одновременно горько на душе – и тепло. Горько – от осознания, что всем, кроме, разве что, мамы, было на меня наплевать. И тепло – от того, что, несмотря на все передряги, постепенно всё менялось, и притом в лучшую сторону.

— Слышал, о чём у нас со старейшинами состоялся разговор? – мурлыкнула я, когда Сумрак сел на кровать рядом и убрал с моего лица упавшую прядь. Он медленно кивнул, лукаво улыбаясь.

— Будешь послушной девочкой?

— Когда это я была послушной девочкой? – я ответила таким же лукавым взглядом и, потянув Сумрака за плечи, упала на подушку так, что он оказался надо мной. – Просто не могу себе отказать в том, чтобы немного пошутить над старейшинами.

Дракон усмехнулся и склонился ближе. Когда наши губы вновь соприкоснулись, что-то изменилось в самом воздухе вокруг: запахло грозой, в комнату будто ворвалась особая свежесть, вызывая странную вибрацию в груди. Это чувство возникало каждый раз, когда он целовал меня, оно сводило с ума и шептало: давай же, давай, вы ведь созданы друг для друга.

Плевать. Пусть это влечение – лишь результат работы ритуала, пусть меня создали так, чтобы испытывать всё это именно с ним, но как же прекрасны его серебристые глаза, какие влекущие тонкие губы в лёгкой усмешке, какой чарующий голос, какое непоколебимое спокойствие в любой ситуации и уверенная деловая хватка…

Тем временем он расстегнул пуговицы больничной робы, которые доходили почти до пупка, медленно провёл влажную дорожку к ложбинке между грудей и обхватил оба соска пальцами, вырвав из меня утробный стон.

— Если нас кто-нибудь услышит, – прошептал он, – то прибегут тебя спасать.

Я хихикнула:

— Постараюсь быть потише.

— Постарайся, иначе мне самому придётся сделать тебя тише.

— Как это?

Он приподнял одну бровь:

— Увидишь.

— Какая интрига, – я вывернулась из-под него и стянула с себя робу, оставшись совершенно обнажённой. – Теперь я просто обязана на личном опыте узнать, как именно ты собираешься делать меня тише.

— Провоцируешь, – прорычал он и повалил меня обратно, на этот раз крепко зафиксировав руки. Бёдрами он прижимал меня к постели, и я вдруг почувствовала, какой он крупный и напряжённый. Такая близость вскружила голову, я зарычала в ответ и подалась ему навстречу, ещё сильнее вжимаясь в его бёдра. Между нами оставалась только натянутая ткань его брюк, и он не стал тянуть. Не стал мучить меня, доводить до безумного желания, до того, чтобы начала умолять его проникнуть в меня – и я была безмерно благодарна ему за это. Словно слыша мои мысли, он угадывал каждое желание. Совсем немного он подразнил мою грудь, посасывая напряжённые соски, после чего резко выпустил меня и встал, чтобы расстегнуть ремень.

Я закусила губу. Выраженные линии пресса тянулись под этот ремень, и сводились к паху, словно наводящие. Соскользнув с кровати, я сама стянула с него брюки, потом, повинуясь порыву, куснула его сквозь бельё и ощутила приятную упругость. Осторожно потянула край вниз, открыв гладкую, блестящую головку.

Он вцепился пальцами в мой затылок, когда головка оказалась у меня во рту. Она была сухая и приятно пахла, что меня даже удивило, и тогда я окончательно отпустила поводья.