— Да оставь ты ребенка в покое! — вмешивается мама, почему-то защищая ходячее недоразумение, которое Пал Палыч называет сыном.

— Мариш, его в кулаке держать нужно! Не будет же ходить на учебу, если пинка не получит!

— Так ты его засунул на “менеджмент и управление”. Вот ему и неинтересно, — резонно замечает мама.

Бесит до скрежета зубов, что она так защищает сволочь, которая так беспардонно распускали свои похабные руки. Знала бы мама… Однако она не знает. И не узнает. Впервые мама такая счастливая, что не ходит, а порхает. Я не могу у нее этого отнять.

— Ему интересно только дурью страдать и кулаками махать, — отмахивается от мамы Палыч, наконец-то закончив с галстуком.

— Ты сам меня на эти кулаки еще в пять отдал, между прочим, — точно черт из табакерки появляется Илья.

Выруливает из-за угла, уже весь из себя такой напомаженный. Выглядит стильно в модных темных джинсах и объемной толстовке, но при этом небрежно, как будто ему плевать, что и кто о нем подумает.

— Илья, доброе утро! — любезно произносит мама.

— Ага, доброе, — отвечает, а сам впивается в меня взглядом и нарочно медленно облизывает кончиком языка нижнюю губу.

А я почему-то как зачарованная таращусь на его похабный рот. Трясу головой, будто выкидывая всякие глупости из мыслей. С Ильей перед родителями мы по негласному договору сохраняем нейтралитет.

— Так, Илья, тебе задание! Мы с Маришкой опаздываем, поэтому ты отвезешь Адель. Вам все равно в один университет, — строгим голосом чеканит Муромцев старший.

Это не вопрос, не просьба, а приказ. И я, и Илья это понимаем.

— Ага, — угрюмо соглашается Илья.

Мы все выходим из дома, Илья снимает сигналку со своего желтого Ламборгини Уруса. Раздается тихий щелчок, и Муромцев садится в машину, даже не бросив в мою сторону взгляда. Впрочем, достаточно того, что от него за километр веет ненавистью.

— Все, дочь, мы поехали! Ведите себя хорошо!

— Илья, тебя особенно касается! — шутливо погрозив пальцем сыну, произносит Палыч.

На это он только раздраженно закатывает глаза, чтоб они у него застряли с обратной стороны!

У меня желание ехать с Ильей примерно такое, как и дышать с ним одним воздухом и жить на одной планете, то есть — абсолютно никакого.

Ладно, если мы будем ехать молча, то, вполне возможно, доедем в целости и сохранности.

Машина родителей отъезжает, а я между тем сажусь в Ламборгини.

Едва мои ягодицы соприкасаются с сидением, как я сразу же слышу ехидное...

— Что, сестричка, на таких тачках тебя еще не катали? Ты осмотрись внимательнее, запомни, потом похвастаешься перед подружками. Вряд-ли еще когда-нибудь выпадет такой шанс.

— Много ты обо мне знаешь, Муромцев, — шиплю рассерженной кошкой. — Меня, в отличие от тебя, не только тачки интересуют.

— А, понял, — на красивых губах расплывается пошлая ухмылка, — ты не на тачках кататься любишь, а на другом.

Мерзавец! И как с таким ехать? А ехать нам в лучшем случае двадцать минут. Если попадаем в пробку — кабздец. Выйду и ножками-ножками, лишь бы не слышать и не видеть сводного.

— Зато ты только и можешь, что девочек цеплять своей тачкой и смазливой рожей. Тачкой, которую, между прочим, тебе папочка купил.

— Считаешь мою рожу смазливой, да? Польщен! А то строишь из себя недотрогу.

Этот отморозок слышит только то, что хочет. Ну понимаете, это разговор глухого с немым. В нашем случае умной с тупым.

— Конечно. Ведь пока там, — указываю рукой вверх, мол, на небо, — все стояли в очереди за мозгами, ты за внешностью.

Муромцев с такой силой сжимает руль, что белеют костяшки пальцев. Не нравится мальчику, когда ему говорят, что сам он ноль без палочки.