И вот лежу я на полу. Руки-ноги в стороны. На меня сверху вниз заинтересованно и немного кровожадно смотрит гадкая коза. 

Надо бы возмутиться, заорать, ну или на крайний случай всплакнуть от жалости к себе. Но не хочется. Наоборот, на меня нападает дикий хохот. 

Я представила, как выгляжу со стороны и засмеялась еще громче. Видели бы меня друзья-знакомые! Прикрыв лицо руками, продолжала всхлипывать и давиться смехом.

Спустя миг в хлев ворвался не на шутку встревоженный дровосек, а следом за ним Бродский, который тут же бросился вылизывать молочную лужу.

— Что случилось? Я слышал грохот.

Еще бы ты его не слышал! Это было самое эпичное падение в моей жизни. Хотя нет, вру. Самое эпичное было то, на дороге, когда пыталась на лабутенах удрать от кровожадного мужика с бензопилой. Смех вернулся с новой силой.

— Ты плачешь? —  в его голосе послышалось растерянное удивление, — с тобой все в порядке? Ушиблась? Где болит?

Я поспешно убрала руки от лица. Хоть по щекам и текли слезы, но ничего общего с истерикой и болью они не имели.

— Прости. Молока нет, — кое-как дернула плечами, — это был неравный бой, между выменем и мной. Я продула.

Павел проигнорировал руку, которую я ему протянула, чтобы он помог мне подняться. Нагнулся, легко, как маленькую, подхватил подмышки и поставил на ноги:

— Черт с ним, с молоком! — проворчал он, подозрительно осматривая меня от макушки до пяток, — с тобой точно все хорошо?

— Лучше не бывает, — я счастливо улыбнулась.

— Не надо было тебя заставлять этим заниматься.

— Надо, — улыбнулась ему, искренне от души.

Внутри будто струна лопнула. То напряжение, что было со мной изо дня в день из-за нескончаемого бега по кругу дом-работа, работа-дом, испарилось. Лопнуло, словно воздушный шарик, оставив за собой пустоту и легкость. У меня было такое чувство, будто здесь, в этой глуши, в компании со странными персонажами я обнулила счетчик тревожности, словно родилась заново. 

Перезагрузилась.

8. Глава 7

Пока я отряхивалась и выбирала солому из волос, Павел загнал козу в огороженный закуток, в кормушку засунул ей пучок сена и закрыл дверь на задвижку.

— Пойдем? — кивнул на выход.

— Пойдем. На сегодня я удовлетворила потребность в общении с природой.

Дровосек кивнул и указал рукой вперед, пропуская меня.

— Вы так галантны, — я не смогла сдержать усмешки, в ответ получив кривую ухмылку. По крайней мере мне показалось, что в косматой бороде проскочило что-то такое улыбательное.

Пес увязался следом за нами и теперь смачно облизывал сырую молочную бороду, не забывая при этом радостно помахивать хвостом.

— Хоть кому-то сегодня парного молока перепало.

— Прости…

— Не стоит, — он только отмахнулся. — в погребе есть утреннее. Нам хватит.

Почему-то было приятно услышать вот это спокойное, рассудительное «нам».

— Вообще, — продолжал Паша, — повезло, что Агриппина относительно мало молока дает, а то бы пришлось выливать. Я и так большую часть Бродскому спаиваю.

— Угостишь? 

Не то что бы я была любительницей козьего молока, просто мне нравилось вот так с ним разговаривать, и для продолжения этого общения я была готова на все. Даже на молоко.

Он забрался в подпол и достал оттуда глиняный кувшин с молоком.

— Осторожно, холодное.

— После такого дня — самое то.

Мы устроились на крыльце, с двумя кружками, кувшином молока и краюхой не особо свежего хлеба. 

Сначала молчали. Пили молоко, смотрели на деревья и слушали кузнечиков. Бродский лежал у наших ног, блаженно вздыхая, а из хлева изредка доносилось тихое «мее». Благодать.

— Здесь есть грибы? — внезапно спросила я.