— Бил он тебя, — не спросил, утвердил Игнат.

— Наказывал, — спокойно ответила Люба. — Как мужу положено.

Кем положено, уточнять не стоило. Муж — глава семьи, ему ответ держать перед миром, людьми, с него главный спрос за детей, жену, семью. Вовремя поддержать, наказать — его прямая обязанность издревле. Вот только многие понимают слово «наказать» через задницу, как написано в Википедии — «применение каких-либо, правовых или неправовых, неприятных или нежелательных мер в отношении человека» — или, как дошло до недалёких умов из «Домостроя», написанного в шестнадцатом веке.

— Наказание, Люба, происходит от слов «казати», «кажем». Говорить, дать наказ, а не по лицу. Зачем мне бить тебя? — Игнат посмотрел на свои руки. Сильные, тренированные, умеющие убивать, последнее — не фигура речи. — Я никогда не ударю тебя.

— Все так говорят, — поморщилась Люба. — Прости, Игнат Степанович, не пойду я замуж. Уезжаем мы с Кирюшкой.

— Зачем цирк с заявлением, свадьбой устроила?

Спрашивать, зачем в койку с ним легла, не стал. Не маленький, знал ответ. Живой человек, страстная, чувственная женщина, истосковалась по мужской ласке, не устояла, хотя получить отворот поворот после пары занятий любовью — удар по мужскому самолюбию, даже такому зашкаливающему, каким порой грешил Игнат.

— Отца послушала, угодить хотела, но не могу. Как вспомню, потом холодным покрываюсь, в дрожь бросает, трясти начинает. — Люба протянула вперёд руки, которые действительно мелко дрожали. — Не получится у нас с тобой жизни. Прости.

— Дело твоё, неволить не стану. — Он спокойно пожал плечами, игнорируя то, что растекалось внутри: недоброе, колкое, болезненное. — Когда уезжаешь?

— Такси вызову и поедем. Я попрощаться зашла, прощения попросить.

— Я отвезу, — кивнул он. — Прощения просить не за что. Ты свободный человек, знаешь, как лучше тебе и сыну. Не сложилось, значит, не сложилось.

Отвёз на станцию. В дороге больше молчал, кошки на душе скребли, драли изнутри, но уговаривать, лишнего обещать не стал. Сказал только, что у него неплохие знакомства в Новосибирске, может помочь с работой, садиком, почти с любым вопросом, пусть Люба не стесняется, обращается, если понадобится. Зла он держать не будет, поможет.

На прощанье сухо поцеловал, потрепал Кирюшку по светленькой макушке и был таков. Дожидаться отхода поезда не стал, ни к чему долгие проводы. Расстались по-человечески, на том спасибо.

Пётр Барханов проводил Патриот, в котором уезжала Люба с Кирюшкой, злобным взглядом, не обещающим ничего хорошего бывшему жениху. В его мировоззрении женщина, тем более его дочь, не могла сама отказаться от замужества, если случилось, значит, обидели её, сильно обидели. К тому же опозорили на все Кандалы. Только ленивый не готовился поглазеть на свадьбу дочери Барханова с Калугиным Игнатом, и такой же ленивый не знал, что всё у молодых случилось до свадьбы. Дело нехитрое, не грешное в современном мире. Любаша — не юная девушка, разведённая, с дитём, женская природа своего требует. Никто не осуждал, но только до того момента, пока свадьба не расстроилась. Сейчас же каждая собака разнесёт, что Игнат невесту опробовал, а после отказался.

Елена Ивановна скорбно утирала уголком носового платка глаза, покачивая осуждающе головой. Кого осуждала? Точно не родную дочь… И вряд ли первого зятя, которого бы «наказать» в тёмном переулке, да так, чтоб травматологи долго собирали пазлы из раздробленных костей… Его осуждала — Калугина Игната.

Загнал машину за ворота, вышел, потянулся, разгоняя застывшие от нервного напряжения мышцы, направился в дом. Что, женился на «своей»? Хорошо, что никому из сослуживцев, друзей-приятелей не рассказал о предстоящем событии. Не дал повод для бесконечных подколов на ближайшие годы. Игнат не против поржать над собой, обычно в первых рядах стебущихся выступал, если повод находился, но прямо сейчас было не до смеха.