– У тебя долги по предметам. Ты можешь остаться на второй год.

– Ну, а что я могу? – снова взрывается. – Не понимаю и не запоминаю я эти дурацкие правила по русскому. Ну не гуманитарий я и что теперь? Эйнштейна вон вообще дебилом считали в школе.

– А история чем тебе не угодила? Английский?

– Я не запоминаю все эти даты, – уже не кричит. Смотрит в сторону. – А английский… Там, где я училась в Нижнем, англичанка была старой маразматичкой. Она, наверное, жила еще в те времена, когда убили Ленина. Так что тут не моя вина. А репетиторов нанимать…

Девчонка осекается и тут же тихо продолжает:

– У нас не было возможности.

Не понимаю, на кой черт заводить ребенка, если ты не можешь ему ничего дать, кроме нищеты?

И мне хочется ей помочь. Впервые в жизни мне хочется кому-то помочь. Нет, у меня не проснулся вдруг резко альтруизм и не засиял над головой нимб. Но ее вины нет в том, что в Москве процветает снобизм, наверное, даже в яслях. И да, приезжих здесь не особо жалуют. В свое время я в полной мере испытал это на себе.

Задаю ей вопрос, который решит, стоит ли помогать занозе:

– Ты уже думала, кем хочешь стать, когда закончишь школу? Куда собираешься поступать?

Молчит, потупив взгляд.

Давай, не разочаруй меня. Я не хочу ошибиться в тебе. Ошибаться – это одна из вещей, которые я терпеть не могу и переживаю тяжело.

– Я задал вопрос.

– В медицинский, – отвечает, высоко задрав подбородок.

Я доволен, но это внутри. Внешне же ледяное спокойствие, граничащее с равнодушием.

– Ты считаешь, что врачам не нужен русский язык? Врач может писать безграмотно?

Дергает плечом.

– Я добавляю еще одно правило в тот список.

– Какое? – стонет она.

– Запрет на НЕ посещение школы. Штраф – лишение карманных расходов на неделю.

– Чтооооо? – возмущается девчонка.

Не реагирую, продолжая:

– И мы заключаем сделку.

– Какую? – прищуривает она глаза.

– Ты разбираешься со всеми своими долгами. Как, меня не волнует. Но их не должно быть. И я подумаю о другой школе для тебя.

Смотрит с подозрением.

– Ты серьезно? – спрашивает осторожно.

– Да, – смотрю ей прямо в глаза.

– Окей, – тут же соглашается. – Но школу выбираю я сама.

– Посмотрим.

– Ты опять засунешь меня в какую-нибудь …

– Я не торгуюсь. Ты принимаешь мое условие? Или остаешься доучиваться в этой школе?

– Принимаю, – отвечает недовольно.

Я поднимаюсь, собираясь уйти к себе. Надо еще поработать. Возле девчонки торможу.

– Тебя не должно волновать ничье мнение о тебе, если у тебя есть цель и ты хочешь ее достичь.

Я не дожидаюсь от нее ответа, уходя в спальню. Пусть подумает. А мне еще предстоит найти для нее другую школу. Ни черта в этом не понимаю. Откладываю вопрос со школой до утра. Меня ждет два контракта и программный код. Да, иногда я радую себя личной работой над заказами. Это единственная слабость, от которой мне не хочется отказываться.

Девчонка каждый день продолжает ходить в школу. Нет, не так. Она каждый день утром уходит из дома. Иногда возвращается вечером, иногда – днем. Я не спрашиваю, учится ли она. Я просто жду. Скоро закончится четверть и станет ясно, чем занималась заноза. Но мне очень не хочется в ней разочароваться. А еще в последние дни я стал ловить себя на мысли, что она совсем не похожа на свою мать. Внешне. Девчонка совсем другая. У нее темные густые волосы. Другое строение лица, разрез глаз и их цвет. У моей сестры, насколько помню, они были серые. У занозы же карие. Даже фигура и то, как она держится, двигается, говорит. Хотя, возможно, я просто уже не помню… сестру. Да и тогда, когда я видел ее последний раз, ей было девять. С тех пор она могла измениться.