— К-какая с-совесть? — усевшись на землю, Горыныч уставился на соседский забор мутным взором. Лицо его скривилось в болезненной гримасе.

— Известно какая, — я едва сдерживала смех. — Обыкновенная. Чистая и незапятнанная. Ну, это в идеале, — уточнила вполголоса.

Брови Горыныча приподнялись, лоб сморщился, рот приоткрылся. Угу. Называется, работа мысли — налицо!

— Врешь! — спустя пару минут выдохнул мужик.

— А зачем мне врать-то? — беззаботно откликнулась я. — Того в природе нашей, совестливой, нету, чтобы людей обманывать. Это ты третьего дня старушку Семеновну обманул. А я не имею обыкновения лукавить.

— Семеновна — старая дура! — глубокомысленно изрек Горыныч.

Ишь ты! Дура... Эта дура поумнее тебя будет, дядя. Мировая тетка!

— А ты чего, невидимая, что ли? — снова решил докопаться до сути Горыныч.

— Невидимая, — согласилась я.

— Точно, допился, — со вздохом констатировал сосед. — Сейчас наряд в-вы-зо-ву. Пус-сть ребята разберутся, что за совесть такая... И откуда она тут взялас-сь...

Он полез в карман, пытаясь нашарить телефон, но на полдороге запнулся и снова заголосил:

— Ир-ма! Открывай, кому говорят!

Я уже собиралась продолжить представление, но тут случилось явление второе. И весьма своевременное.

— Ах ты ж, образина старая! Опять налакался, как свинья!

Мадам Горелова окинула мужа презрительным взглядом и распахнула калитку пошире.

— Как тебе только не стыдно? Устроил тут шоу, — она протянула руку и схватила мужа за шиворот. — Быстро домой, придурок, — прошипела мадам и втащила упирающегося Горыныча во двор.

Эх, как же не вовремя старая мымра появилась! Такое развлечение испортила!

Я расстроенно вздохнула и поплелась в дом, заниматься ненавистной уборкой. Расписание, чтоб его! Режим.

***

«Дзи-и-инь… Дзи-и-инь…»

Рука сама потянулась к будильнику. Проклятый тетушкин горлопан! Да заткнись ты уже! Встаю я, встаю.

Иногда мне казалось, что зловредные часы испытывают особое удовольствие, заливаясь по утрам пронзительным воем. Вот прям чувствовалось в их трезвоне некое скрытое злорадство. Типа, что? Хотела понежиться в постельке подольше? А вот тебе! «Дзи-и-инь! Дзи-и-инь!»

Я потянулась, сползла с постели и поплелась в ванную. Оперлась на край раковины, нащупала зубную щетку. Так, Лерок, просыпаемся. Эй, просыпаемся, я сказала! Вздохнув, разлепила ресницы и уставилась на собственное отражение. Как и всегда, вид всклокоченной рыжей шевелюры мгновенно поднял настроение. А что? Я — свое собственное личное солнышко, и без разницы, какая на улице погода. Яркие огненные пряди — моя визитная карточка и отражение неунывающей внутренней сути.

Умывшись и приведя себя в порядок, врубила на полную громкость «Между нами тает лед» и, подпевая «Грибам», принялась заправлять постель.

Эх, еще немного, и можно будет все здесь поменять, а пока приходится терпеть этот проклятый викторианский интерьер. Рюшечки, оборочки, перина, куча подушек — любовь тетушки к розовому беспределу иногда бесила меня до чертиков.

Я взгромоздила последнюю вышитую думку в изголовье кровати и осмотрела спальню придирчивым взглядом. Огромная кровать — белая, воздушная на вид, зефирная даже. Большой трехстворчатый шкаф — солидный, с резными завитушками по краям, с бронзовыми накладками и изящными ручками. Пузатый комод, расписанный райскими птицами и розами. Невысокое трюмо, со множеством выдвижных ящичков. Бдя-я… Все такое приторно-цветочное, аж тошнит. И ведь не выкинешь ничего! Завещание, чтоб его!

«Между нами тает лед, — не желая грузиться своим абсурдным настоящим, громко запела я. — Пусть теперь нас никто не найдет». Ага. Никто и не найдет. Только не нас, а меня. Как вступила в права наследства, так и пропала почти для всех друзей. Кроме Людки Скрябиной никто не знает, где я. И за это нужно поблагодарить незабвенную Леокадию Серафимовну, царствие ей небесное, или где она там. Тетушка, конечно, была со странностями, но я никогда не думала, что настолько.