— Ирма! Ирма, зараза! Открывай! — кричал Горыныч, пытаясь попасть ключом в замок калитки. — Я знаю, ты дома! Слышишь? Открывай!

Ирма была женой Горыныча, тощей, как жердь, дамой с вечно поджатыми губами и маленькими, недобрыми глазками. Я таких, как она, насквозь видела. Вид — крайне неприятная особа. Подвид — сплетница лицемерная, обыкновенная. Не успела я заехать в тетушкин дом, как она тут же пришла с черствым куском пирога, намереваясь напроситься на чаепитие. Ха! Не на ту напала. Пирог я взяла, а вот саму старую ведьму вежливо отправила восвояси. Не хватало еще в дом ее пускать! Потом сплетен не оберешься.

— Ирма! Кому говорю, зараза... Открывай!

Степаныч отчаялся открыть калитку и теперь попросту стучал по ней кулаком.

— А вы попробуйте перелезть, — посоветовала я.

Ну да. Вот такая я злыдня. А куда деваться? Захочешь зрелищ — и не на такое пойдешь.

— Д-думаете? — Горыныч глубокомысленно уставился на острые шпили забора и сдвинул набок кепку.

— А чего тут думать? Лезьте! — подначила судью.

Степаныч крякнул, ухватился за выступающую часть металлической решетки и попытался закинуть ногу. Его ярко-красная футболка задралась, и Сталин, изображенный на ней, недовольно скривился.

— Ир-ма! Я уже иду! — выкрикнул сосед срывающимся фальцетом.

— Вы ножку, ножку-то повыше поднимите, — тихонечко посоветовала Горынычу.

Треск, раздавшийся пару секунд спустя, оповестил о том, что моя подсказка была услышана и принята к сведению.

— Ах ты ж...

Далее последовали непереводимые идиомы и упоминание чьей-то матери. А следом — звуки падения.

— Урою падлу! — взревел Горыныч, пытаясь подняться.

— Кого именно? — невинно поинтересовалась я.

— А ты кто? — он повертел головой, пытаясь понять, с кем разговаривает.

— Я? А меня здесь нет.

— Как это н-нет? — Степаныч возмущенно уставился в пространство. — Я же тебя слышу?

— А вы уверены, что слышите меня?

Я тихо угорала, разыгрывая Горелова. И мне было совершенно не стыдно. А что? Горыныч — тот еще гад. Ему полезно. Будет знать, как ко мне подкатывать.

— Вот бля... Допился! Голоса уже мерещатся, — неразборчиво пробормотал сосед и принялся с новой силой колошматить по калитке. — Ирма! Открывай, зараза! — громко заорал он. — Щас наряд вызову! Разберут этот долбаный забор по кирпичику, и я до тебя доберусь!

Ну, это он загнул! По кирпичику вряд ли получится. Там, навскидку, тысяч пять этого самого кирпича будет. Заборчик-то — ого-го! А наряд Горыныч запросто вызовет. В прошлый раз через пять минут приехали, я засекала. Не, можно, конечно, и на ребят в форме полюбоваться, вот только настроение у меня сегодня не то. Да и Ирмы Карловны, жены соседа, дома нет, а без нее настоящее представление не получится. Нет уж. Мы тут сами справимся.

Я приоткрыла калитку чуть шире и спросила:

— А может, не мерещится? Может, на самом деле, а? Ты же хорошо меня слышишь?

Степаныч завертел головой. Никого, разумеется, не увидел. Да и кого он мог увидеть? Улица, как и всегда в это время суток, была пустынна.

— Точно, водка паленая! — выпучив глаза, буркнул Горыныч. — Убью Сем-м-мена! Опять конт... контр... контррррафактом напоил, падла!

— Что ж ты, Виктор, такими неприличными словами выражаешься? — постным голосом вопросила я. — Нехорошо это. Не по-божески.

— Ты! — не выдержал Горыныч. — Хватит мне мозги делать, бля...! Ты кто? Ну-ка, покажись!

— Не могу.

— Поч-чему? — взревел сосед. — Кто ты, ва-а-пще?

— Я? Совесть я твоя, Витя.

Я печально вздохнула.

— А-а... Точно, белочка, — пробормотал мужик. — Все. Допился...

— Что ж ты, Витенька, в совесть, что ли, не веришь?