Юра о чем-то хотел поговорить, а я его сбила с мысли. Ну, раз не переспросил, значит, так хотел и настолько это важно.

Паркуемся возле моего дома.

– Батон и молоко забирай.

– Не буду, мне нельзя, лишний вес.

– Ты же ела только что, – усмехается, отстегивается и разворачивается.

– Чуть-чуть можно, но если заберу, то точно все съем. Доешь сам или накорми кого-нибудь.

Закатывает глаза и выходит из машины. Пока обходит капот, я пытаюсь отстегнуть ремень безопасности. Но так неудобно с большим неповоротливым животом это делать. Еще что-то заедает, как специально. Быстро не получается.

Юра открывает дверь, я как барыня сижу в карете. Выходить словно и не собираюсь.

– Там что-то заело, – тут же оправдываюсь.

– Подожди, я сам посмотрю. – Юра ныряет головой в салон автомобиля. Так близко возле меня, что голова начинает кружиться. Я замираю.

Аромат такой знакомый и родной щекочет в носу. Аккуратно небритая щека. Я помню все, от этого еще больнее. Вроде не чужой, а вроде уже не свой.

Задерживаю дыхание, иначе выдам волнение частыми вдохами. Хочу его ненавидеть еще сильнее, а когда вот так рядом наоборот хочу прижаться.

Половина меня понимает, что никто, вероятно, и не смог бы помочь папе, но кто-то должен быть виноват. Домбровский первый, кто попался тогда.

Юра щелкает замком.

– Все.

Я не могу больше задерживать дыхание, делаю глубокий вдох и в носу мгновенно начинается заварушка. Я хоть и прикрываю рот, но громко чихаю Домбровскому в ухо. Ударяюсь лбом о его плечо.

– Аккуратно, – сразу хватается за мой живот, чтобы он, наверное, не взорвался от чиха.

Я не успеваю ничего сказать. Не успеваю одернуть или убрать его руки. Одна из тыковок реагирует на папу. Толкается прямо ему в руку.

Домбровский приоткрывает губы, с выдохом улыбается.

– Шевелится, Саш. – Ловит взгляд. Я уже и не помню, когда он вот так широко и радостно вообще улыбался– Я чувствую, как в тебе кто-то шевелится. – И снова на живот. – Мальчик или девочка?

А что сказать? Три девочки и все от тебя. Так ты детей не хотел. Девочек тем более. Радуешься, потому что не твои и не тебе их растить и воспитывать. И у тебя девушка, Домбровский, нехорошо щупать других.

– Мне пора, – выдавливаю из себя и убираю его руки.

– Да, – откашливается, кожа на животе теряет с ним контакт, кто-то из малышек шевелится, стучится в стеночку. Призывает меня рассказать, но я не готова. Юра берет меня за руку, помогает встать и вылезти из машины.

Я не знаю, чувствует ли он это, но я крепче сжимаю его руку, опираясь. Если бы он сейчас просто меня обнял, я бы не оттолкнула даже. Так не хватает объятий, поцелуев, кого-то родного и уже знакомого рядом, что иногда сносит крышу и приходится обниматься с котом.

– Спасибо, – быстро киваю, отпускаю его руку. Хочу скорее сбежать отсюда.

– Тебя проводить?

– Не надо, я сама.

Захлопывает дверь.

– Я уточню про твой вопрос, перезвоню. – Киваю. – У тебя тот же номер? – Киваю. – Дрожь волнами пробирается под кожей. От частого дыхания голова начинает кружиться. Опять в наше прошлое окунает. А там и хорошо было, и больно.

– Пока, – все, что могу выдавить и ухожу. А Домбровский как будто уже и не опаздывает.

– Саш, – зовет по-родному в спину, я оборачиваюсь – если что-то еще надо, обращайся.

Домбровский сексуально опирается на открытую дверцу, улыбается мне. Боже, со спины, я наверное, как бегемотиха. Смешно ему.

– И что ты прям ночью привезешь селедку с апельсинами, если надо? – Его безупречность на фоне моей неуклюжести не к добру.

– Привезу, если больше некому.

Привезет он…