- Вы… вы не переживайте… - забормотала Ксю.

- Ты всё-таки на меня сердишься… - огорчённо произнёс Салемон.

- Что вы?.. – растерялась Ксю, не понимая, что уже успела ляпнуть не так.

- Только когда сердишься, ты называешь меня на «вы».

- Клянусь ва… тебе – заставила себя выговорить Ксю, - Всё в порядке. Я нисколько не злюсь.

- Честно? – вот прямо с папиной интонацией переспросил мужчина.

- Пречестно. – уверенно ответила та и улыбнулась:

- Я не злюсь. Я есть хочу.

- Детка! – подхватился Салемон, - Конечно! Конечно, душа моя. Я сейчас же распоряжусь. – громко шаркая своими ретро-тапками, он заторопился на выход и скрылся за дверью, на ходу продолжая бормотать под нос:

– Только что? Наверное, бульон? И яйцо? И сухарики, непременно её любимые сухарики… И Эмма, как на грех, ушла…

7. 7

В наступившей тишине Ксюша осталась наедине со своими растрёпанными чувствами. Эта пара чудесных людей вызывала в ней глубокую искреннюю симпатию. Но только если с Дамой всё худо-бедно было понятно и просто, в том смысле, что… ну не возникало никаких проблем этического порядка, чтобы… чтобы выстроить с ней добрые отношения.

- Кстати, кто она? Экономка? Домоправительница? Точно не родственница. Но разговаривает с Салемоном, как ровня. Да ладно, не столь важно, будет время разобраться. Но Салемон…

Получалось, она теперь его дочь. И должна постороннего человека назвать папой. И хоть он действительно многим напоминал её родного отца, это был точно не он. Иначе в те минуты, когда они остались один на один, Салемон подал бы какой-то знак. Но нет, он сказал: «Я бы умер.» Какие тут сомнения? Это не он. А произнести «папа» в адрес чужого человека казалось Ксении чем-то… ну сродни предательству, что ли. Хотя… Ведь это именно он, её настоящий отец «благословил» дочь на новую жизнь в этом доме, в этой семье.

В общем, всё сложно. Для начала стоило разобраться с вещами более прозаическими и приземлёнными. Странное дело, обычно ведь тошнота и лютый аппетит – чувства мало совместимые. Но голодный организм на удивление настойчиво требовал подкрепиться.

Сдобная розовощёкая девица в платье горничной принесла поднос с едой, и все Ксюшины моральные терзания отодвинулись на второй план.

- Слаб человек. – хмыкнула девушка про себя, с жадностью наблюдая, как тарелка с наваристым содержимым и большой стакан ярко-красного морса плывут в её сторону.

Как зовут девицу, Ксю не знала, потому решила остановиться на определении «Душенька».

- Душенька, - захлёбываясь слюной, жалостливо попросила она, - а помоги мне, пожалуйста, сесть.

- Сейчас, матушка, конечно, родненькая. – запричитала в ответ горничная, кажется, растрогавшись на «душеньку» и порозовев ещё сильнее.

Ксюша на «матушку» слегка опешила, но решила не заостряться. Ароматное варево занимало сейчас всё её внимание.

- М-м-м… мо-орси-ик… брусни-ичны-ый, м-м-м… бульо-ончи-ик… - не зная, за что вперёд схватиться, наслаждаясь тем, как горячая янтарная жидкость согревает-катится по внутренностям, не удержалась, буквально простонала Ксю.

- Вкусно? – сострадательно вздёрнула рыжевато-белёсые бровки девица, - А я вот вам ещё сухариков подсыплю. А вот ещё пирожочек припасла. Госпожа Эмма запретила… - голос горничной понизился до шёпота, - Говорит, не надобно, мол, вам тяжёлую пищу. А я и думаю, и чего же в нём тяжёлого, в одном-то пирожочке? Вон, какой лёгонький. Знаю ведь, как вы, матушка, такие с ливером обожаете. Вот и припрятала, и принесла.

- Ясно. С Эммой тут никто не спорит, но все всё делают по-своему. – мысленно хохотнула Ксюша, не отвлекаясь от бульона.