– Глазик ща те выколю, утырок, – свистящим шепотом, нагнавшим еще большей жути на Тимоху, пообещал Сивый, – чтобы о долгах в следующий раз не забывал!

Неожиданно где-то рядом громыхнуло, словно кто-то шмальнул из ружья. Так оно и было – пуля, метко воткнувшись в стену, рядом с привалившимся к ней длинным вымогателем, отколола от нее небольшой кусок кирпича, который, по какой-то случайности, отскочил прямо ему в промежность.

– С-с-сука! – Лом, «хрюкнув», переломился в поясе и упал на грязную землю, зажимая руками отбитые кирпичом причиндалы.

Сивого и Тимоху обдало красной кирпичной пылью. От неожиданности рука Сивого дернулась, и нож еще глубже впился в веко должника-наркомана, по щеке которого потекла тоненькая струйка крови.

– Бросай свою зубочистку, Севастьянов! – Раздался где-то за спиной Фиксатого надтреснутый дребезжащий голос, принадлежащий, по всей видимости, меткому стрелку. – Твоей тыкве новая дырка не пригодится!

Сивый медленно обернулся: напротив остановки, по другую сторону дороги стоял, держа деревенского «наркодилера» на мушке охотничьего карабина, местный нахаловский участковый – престарелый Филимон Сильнягин. Любого приезжего, что по случаю попадал в Нахаловку, внешний вид этого достойного и пожилого служителя законности мог повергнуть в недоумение, а то и вовсе в настоящий шок: морщинистое лицо участкового всегда, не зависимо от дня недели, времени года, брился он или нет, украшала неопрятная сивая трехдневная щетина; жиденькие седые волосики торчали из-под настоящей ковбойской шляпы, к которой была приколота кокарда МВД. С этим атрибутом Сильнягин никогда не расставался, даже зимой, неизменно пришпандоривая кокарду к переднему «клапану» своей потрепанной и слегка плешивой собачьей шапки-ушанки. Длинный, до самых пяток, потертый кожаный плащ, на ногах – высокие «казаки» с проклепанными металлом носками, в голенища которых были заправлены форменные ментовские брюки с красными лампасами. На отвороте плаща бросался в глаза, прицепленный на манер шерифской звезды жестяной полицейский значок, а под расстегнутым плащом виднелся давно канувший в Лету серый форменный милицейский китель старого образца, пошитый, наверное, еще в СССР.

Если не знать Сильнягина, можно было подумать, что вам повстречался самый, что ни на есть отбитый деревенский сумасшедший – дурачок, одним словом. Но все было совсем не так – Филимон Митрофаныч, действительно, вот уже больше четверти века в одиночку тянул лямку деревенского участкового. С тех самых пор, как его комиссовали по ранению из армии, в которой доблестный отставной капитан-десантник заслужил не только почетные боевые ордена и медали, которыми несомненно гордился, но и титановую пластину в раскроенную разорвавшимся снарядом черепушку. Много чего мог бы рассказать о своей службе Филимон Митрофанович, если бы не то самое злополучное ранение, спровоцировавшее глубочайшую амнезию и что-то «слегка сдвинувшее» в его сознании: и о зверствах душманов, и о взятии дворца Амина, да и о других тяготах «заграничной» службы. Но он этого так и не вспомнил.

И неизвестно, как бы пошли дальше дела комиссованного ветерана-афганца, потерявшего не только память, но и семью (жена мгновенно сбежала от «немного двинутого» инвалида, а детей у них, слава Богу, не было), если бы его не пристроил участковым в маленький поселок один из верных братишек-сослуживцев. Так и тянул честно в Нахаловке свою лямку Сильнягин до самой пенсии. Да и после – тоже тянул. Начальство было бы и радо заменить старика на этом «ответственном» посту, но желающих прозябать в медвежьей глуши, оторванной от крупных городов довольно солидным расстоянием, отчего-то, не находилось. Вот и закрывало высокое начальство глаза не некоторые странности пожилого Митрофаныча, ставшего в Нахаловке почти что легендарной личностью. Пусть, и со своими тараканами в голове. Но за порядком старик следил строго, не допуская явных нарушений закона и защищая «обиженных».