Чтобы не допустить формирования союза между западными державами и Советским Союзом, Гитлер был готов, вопреки своим принципиальным политико-стратегическим установкам, пойти на временное сближение с Москвой. Смысл такого шага Гитлер объяснил в одной из бесед с Г. Раушнингом в 1934 г.: «Вероятно, мне не избежать союза с Россией. Я придержу его в руке как последний козырь. Возможно, это будет решающая игра моей жизни. Ее нельзя преждевременно начинать… Но она никогда не удержит меня от того, чтобы столь же решительно изменить курс и напасть на Россию после того, как я достигну своих целей на Западе. Глупо было бы думать, что мы будем всегда идти прямолинейно, куда глядит нос, в нашей борьбе. Мы будем менять фронты, и не только военные…»[169]

В своей речи перед руководством СС в ноябре 1937 г. А. Гитлер подчеркивал, что Германия, направляя первый удар против западных стран, отнюдь не отказывается от своей цели – создать в Европе немецко-нацистскую империю вплоть до Урала[170].

Соответственно, заключение пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом в августе 1939 г. нельзя рассматривать в качестве импровизационного акта в ответ на вялотекущие переговоры между СССР и британо-французской стороной. Стратегически Гитлер был давно готов к этому шагу. С точки зрения официального Берлина, заключение пакта, помимо возможности избежать угрозы войны на два фронта, позволяло сделать еще один важный шаг для подготовки войны против Советского Союза. Проблема для Третьего рейха заключалась в том, что, в отличие от ситуации накануне Первой мировой войны, ни Германия, ни ее союзники в тот период не имели географического соприкосновения с СССР, что предполагало, в качестве промежуточной задачи, необходимость завоевания Польши. После того как Польша отказалась вернуть Данциг (немецкое название Гданьска. – Авт.) Германии, предоставить немецким войскам коридор в направлении советской границы, а также присоединиться к Антикоминтерновскому пакту, Гитлер окончательно исключил ее из числа возможных союзников. При этом он рассчитывал, что Великобритания и Франция, выступавшие гарантами независимости Польши, в реальности не захотят ради нее вступать в вооруженное противоборство с Германией.

22 августа 1939 г. он заявил следующее: «Мне было ясно, что конфликт с Польшей наступит рано или поздно. Я решился на него уже весной, но думал, что сначала обращусь против Запада, а только затем – против Востока. Но очередность нельзя установить заранее…»[171] В беседе с В. Кейтелем он уточнил, что означала для него необходимость «обращения на Восток»: «Наши интересы состоят в следующем: обеспечить этот район в качестве выдвинутого вперед плацдарма, который может быть использован в военном отношении и для сосредоточения…»[172] После завоевания Польши выбор направления последующего удара вновь встал на повестке дня. Решающим аргументом в пользу продолжения войны на Западе было стремление избежать наихудшего сценария – ведения борьбы на два фронта. 23 ноября 1939 г. в имперской канцелярии, где состоялось очередное совещание фюрера с генералами, А. Гитлер задался риторическим вопросом: «…должен ли я сначала ударить против Востока и после этого против Запада или наоборот? Мольтке в свое время стоял перед такой же проблемой. События развернулись так, что началось с борьбы против Польши… В 1914 г. началась война на несколько фронтов. Она не принесла решения проблемы. Сегодня пишется второй акт этой драмы. Впервые за 67 лет можно констатировать, что мы не должны вести войну на два фронта… В первый раз в истории мы должны вести войну только на одном фронте, а на другом руки у нас должны быть свободны. Однако никто не может знать, как долго так может продолжаться… Мы сможем выступить против России только тогда, когда у нас будут свободны руки на Западе»