– А ты смешной, – говорит.

Я кривлю рот.

– А вы – не очень. Рад, что хотя бы один из нас будет смешным. Так ответите, нет?

– Да, отвечу, – говорит садовник, передавая мне в руки дипломат. – Чтобы сойти с ума, нужно сначала в него прийти.

У меня челюсть отвисла. Натурально выражаюсь, не шучу.

– Каааак?

– Квак! – отвечает и смеётся.

Собачка на дипломате тоже сразу нашлась. Я недоверчиво расстегнул молнию, сунул руку внутрь – и ничего тяжелее кипы бумаг не нашёл.

– Я понял. Я всё понял.

– Ну-ка? – опять лыбится.

– Ты… то есть, вы – плод моего воображения? Вы как в фильме Брюс Всемогущий, типа бог? Или я не знаю… менеджер среднего небесного звена?

– Ну, почти. – Рядом с нами проходит ещё один садовник в точно таком же комбинезоне, и, увидев нас, поднимает руку:

– Здорово, Владимир!

Лысый здоровается.

Понял. Значит, не плод моего воображения.

– Плот – это тот, что плывёт по воде. А плод – это то, что растёт на дереве. Я не то и не другое, – отвечает серьёзным тоном Владимир… и опять заливисто смеётся.

– Во-первых, как вы мои мысли читаете? А во-вторых…

– У тебя на лице всё написано.

– Оооок… допустим.

– Так что там во-вторых?

– Я забыл.

Садовник легко бьёт меня в плечо.

– А ты не напрягайся. Видок у тебя – будто привидение увидел.

Скалюсь, на всякий случай проверяя состояние шнурков. Они уже каким-то образом завязались в идеальный бантик. Чешу затылок.

– В беде ты, родненький. Вот я и подоспел.

Что за «родненький»? – думаю про себя, а вслух говорю:

– С чего вы взяли?

– А ты себя со стороны видел? Бледный, подавленный мальчишка. Слёзки на колёсиках. Я же за тобой давно наблюдаю.

Вскидываю брови.

– А ты как думал? Я, впрямь, случайно оказался рядом? Считая себя телом, считая тело своим, мы думаем, что имеем право делать с ним, что хотим. Забывая, что тело – это храм Божий.

Неужели он догадался, что я хочу свести счёты с жизнью?..

Владимир не ответил. Он дал мне посмаковать последнюю фразу.

Тело – храм Божий? Я всегда считал, что тело – только моё. Что хочу – то и делаю.

– Владимир, вас же так зовут?

Он кивнул.

– Я далёк от всей этой религиозной болтовни. Ну правда. Не разделяю я всех этих высказываний про тело, дух и Бога.

– Твоё тело – это также семья, религия, нация. Всё, что ты считаешь своим. С чем ты себя отождествляешь, думая, что имеешь право поступать с ним как хочешь.

– Легче мне от этого не стало. Я только больше запутался.

Я подложил под задницу раскрытые ладони. Ягодицы на твёрдых ступенях стали онемевать. Мне уже не хотелось убежать. Да, разговор по-прежнему был мне не до конца понятен… как, собственно, и весь замысел появления Владимира в моей жизни. Однако я решил «проглотить» это внутреннее сопротивление и попросил только об одном:

– Владимир, я вас очень прошу, давайте проще, правда. Вы же от меня не отстанете, пока я глаза на что-то не открою, так? Тогда вот – представьте, что я пятилетний пацан, а вы мне таблицу умножения на пальчиках объясняете.

– Это мы ещё с тобой тему Гун не коснулись, – отвечает.

– А надо касаться? Я знаю только ГУМ, который на Красной площади.

Он подмигивает:

– Ещё как поговорим. И не только на уровне ума, но и сердца.

– Слушайте, – я смотрю на карман его комбинезона, – а у вас ещё бутер есть? Я, всё-таки, жрать хочу. И сейчас не откажусь. Если, конечно…

– В дипломате посмотри, – бросил он.

А пока я взялся за кожаный дипломат, краем глаза видел, как он, не теряя достоинства, встал, подошёл к валяющемуся на асфальте фантику – и выбросил его в мусорку.

Бутерброд, завёрнутый в пергаментную бумагу, возлежал на отчётах, по которым я должен продать полцарства, почку – и всё равно не рассчитаюсь.