Прошел почти год, когда дверь отворилась и впустила внутрь немного радости. Точнее, довольно много радости. Бессон, как известно, был весьма крупным мужчиной. Прихрамывая, он вошел внутрь, и стражник закрыл за ним дверь. На искалеченной ноге Бессона находился странный деревянный сапог, который, судя по всему, позволял ему ходить, хоть и сильно прихрамывая. Друзья бросились друг другу навстречу и крепко обнялись. Они долго молчали и не разжимали объятий.

– Я думал ты мертв, – наконец, сказал Андаир и отстранился, заглядывая другу в лицо. – Где ты был? В соседней камере?

– Нет, – качнул головой Бессон и отвел взгляд. – Давай присядем, разговор будет долгим.

Друзья уселись на охапку несвежей соломы, которая служила Андаиру постелью. И Бессон, видя нетерпеливый вопрос в глазах Андаира, продолжил:

– После того, что ты вытворил почти год назад, я затаился. Подумал, что толку нам обоим сидеть в подземелье, нет. Работал на них, не высовывался. Столько воды утекло… Эх.

Андаир сложил руки на коленях, нахмурился и молчал. Ему была противна сама мысль работать на своих пленителей. И было противно, что Бессон на них работал. Может и не друг он ему больше? Вон, в камеру сам пришел, цепей на нем нет…

Бессон всмотрелся в лицо Андаира и усмехнулся:

– Быстро же ты записал меня в предатели.

– Я еще не записывал, – отозвался Андаир. – Рассказывай.

– Я втерся к ним в доверие. На это ушло много времени, но, в конце концов, они перестали видеть во мне опасность. Скорее, послушного раба, – Бессон невольно сморщился. – Хокс знает как тяжело мне это далось. Пропустим. Я обзавелся кое-какими знакомствами, могу относительно свободно перемещаться в пределах крепости, даже насчет тебя договорился.

– Да? И о чем же? – вскинул одну бровь Андаир.

– Ну, я пообещал, что договорюсь с тобой, и ты станешь вести себя нормально. Тебя выпустят под мою ответственность.

– По мне, так я веду себя нормально, – почти прошептал Андаир, и в его голосе послышалась плохо сдерживаемая злость. – Зачем мне выходить отсюда? Чтобы побыть рабом напоследок?

– Какое-то время, да. А потом мы попробуем сбежать, – ответил Бессон. – Пойми, ты не сможешь сбежать, пока находишься в темнице. И я не смогу тебя отсюда вытащить, но если мы оба будем на свободе… Соглашайся. Тебе всего-то нужно унять свой гнев на время. Это шанс! И он лучше, чем перспектива медленно гнить здесь.

Андаир согласился. Как будто у него был выбор. Жизнь научит быть слабыми сильных… Потому что сильные ломаются, если не научаются быть иногда слабыми. Выбор невелик: или расшибить голову о стену, или поберечься, схитрить и поискать едва заметную дверцу. Велик, правда, шанс навсегда застрять в собственной хитрости и слабости, ведь там зачастую проще и безопаснее. Там не нужно сражаться и мечтать, а только поднимай лапки кверху и покорно принимай все, что дает хозяин или судьба. Андаир знал, что он не застрянет. После всего, что с ним случилось, хуже могло быть только рабство.

Как прекрасно было выбраться из сырого мешка темницы! Как чудесен мир! С непривычки, у Андаира слегка кружилась голова: от теплого с пряным запахом пыли ветра на лице; от бесчисленных ароматов, наполнявших воздух – они сменяли друг друга, перемешивались, сплетались в причудливом танце, будто стайка неугомонных стрекоз, и щекотали ноздри, заставляли вдыхать глубоко, с наслаждением; зрительные образы и вовсе поражали воображение – как восхитительно обычное дерево или маленький лютик под ногами, что уж говорить о ослепительном Таносе в зените.