А мы ведь и правда здорово смотримся вместе. Высокий парень с идеальным мускулистым телом. Никаких лишних перекачанных бугров у него нет. И я, маленькая девушка, метр с кепкой, кое-как дотягиваю ему до плеч. Мы до того классно смотримся вместе, что невольно слезы скатываются по щекам, а глупая улыбка не убирается.

— Забей, все отлично, — произношу чистую правду и переворачиваюсь на спину, поудобнее устраиваясь на кровати.

Я не считаю Настю виноватой и даже мысли об этом не допускаю. Ну да, не случился заветный поцелуй, ну что теперь, плакать, что ли? Разве что от счастья. Просто не наше время, и только.

— Да нет же, если бы не мама, что позвонила так не вовремя, я бы дальше сидела, как мышка, и вы бы поцеловались, — запальчиво произносит подруга, заставляя меня лишний раз умилиться ее наивности. Ага, поцеловались бы, конечно. Только потом Антон бы себя возненавидел за несдержанность. Потеря контроля над ситуацией для него худшее, что может случиться. — Ты же так мечтаешь, чтобы первый поцелуй был с ним… а я все испортила.

— Да говорю же, забей! Ты бы видела, как он на меня смотрел, да если бы он меня поцеловал, то сожрал бы на месте. У него так глаза горели… с ума сойти… Я еще никогда его таким не видела.

— Завидую я тебе, — тихо произносит подруга, а меня начинает медленно грызть совесть. Она ведь с четырнадцати лет влюблена в Сашку Кондратьева, а тому хоть бы хны.

— Не стоит. Вряд ли он завтра вспомнит об этом. Скорее, как всегда, нацепит на лицо маску я-ничего-не-делал-не-обманывай-меня и свалит на смену.

— Он может.

— Конечно, может. Ладно, спокойной ночи, — сбросив звонок, мчусь на кухню, просто мечтая выпить молока.

Бутылку предсказуемо нахожу на верхней полке, стакан на сушилке у раковины. Не включая свет, а используя вместо освещения настежь распахнутую дверь холодильника, наливаю себе молока. Антон его терпеть не может, вот просто ни в каком виде не переваривает. Простительно только если это блинчики, заварные такие, что м-м-м, пальчики оближешь.

— Черт, — доносится на периферии сознания и, дернувшись от легкого испуга, я проливаю молоко себе на грудь.

— Черт, — вырывается у меня, и, сообразив, что только что произошло, я резко замолкаю, испуганно глядя на Антона, что потирает лоб, ушибленный о дверь холодильника. — Прости, я думала, ты спишь.

— Я тоже думал, что ты спишь, — произносит хрипло, поднимая голову и убирая руку от лица.

Сглатываю, жадным взглядом скользя по обнаженному телу мужчины, которое в полумраке завораживает взгляд. Жилистая шея, широкие плечи и сильные руки с едва заметными венками будоражат кровь, что огненным пламенем течет по венам и заставляет полыхать кожу. Восемь кубиков, восемь, блин, кубиков, к которым хочется прикоснуться, обвести каждый из них пальцем и спуститься вниз. Туда, где темная дорожка волос скрывается под красной резинкой черных боксеров.

— Мандаринка, — звучит прямо над ухом охрипший голос Антона.

Странно, но я даже не заметила, как он подошел.

— Д-да, — произношу, заикаясь, и опускаю взгляд на босые ноги, пытаясь за распущенными волосами спрятать полыхающие щеки.

— Посмотри на меня, — звучит уверенно, так, что хочется подчиниться, довериться.

— Не могу, — пугливо отвожу взгляд, искренне боясь, что он увидит в моих глазах искреннее возбуждение.

— Али-и-на, — касаясь большим пальцем подбородка, подчиняет себе. Словно зависимая от его внимания, смотрю, глупо ища в его глазах одобрение, которого нет. Все намного хуже...

Его глаза темны, как порочная ночь. Их чернота искушает, манит. И я, как завороженная, поднимаю руку и касаюсь его лица. Пальцами скольжу от виска, задеваю скулу и спускаюсь прямо к левому уголку губ. Губы напряжены, сомкнуты в тонкую линию, но меня это не останавливает. Слегка надавив, плавно скольжу к середине и, зацепив ноготком нижнюю, опускаю ее на волю. Медленно, словно боясь, что все это лишь сладкий сон, поднимаю возбужденный взгляд на предмет своих мечтаний. Он смотрит на меня, не моргая, будто я самое дорогое, что есть в его жизни.