То есть, вообще ничего.

Абсолютно.

Рыбкин даже вспомнил очередные воздыхания Антона – его водителя, который любил «поговорить за баб» и время от времени начинал заливаться славословием в адрес той или иной новой знакомой, величая ее в превосходных тонах, бормоча то об умопомрачительной фигуре, то о каком-то особенном запахе, об удивительном голосе, об еще каких-то достоинствах, пока Рыбкин однажды не выдержал, не сел в лифт и не доехал до двенадцатого этажа высотки, где в буфете образовалась «вторая Эммануэль Беар в ее лучшие годы», или даже первая, потому как оригиналу до этой красавицы семь верст и все равно не доберешься. Буфетчица оказалась обычной полноватой девицей в замасленном фартуке с глазами, перегруженными косметикой, и отзвуками вчерашней тоски и во взгляде, и в выхлопе. Она курила и сплевывала в пустое ведерко из-под майонеза. Эммануэль Беар могла спать спокойно. Рыбкин купил что-то, вернулся к лифту и подумал, что это просто другая вселенная, и нечего в нее влетать даже в виде случайной кометы. Главное, что Антону в ней хорошо. Так и эта парикмахерша. Может быть, Борька вовсе и не ее имел в виду?

Он обернулся, пытаясь рассмотреть остальных мастеров, мало ли, может, Борька говорил о ком-то другом, но никого больше не увидел.

Никого больше не было.

Нет, все кресла были заняты. За каждым кто-то работал. Но их не было. Была только она.

Рыбкин даже тряхнул головой.

Нет, была только она.

Потом он ее еще рассмотрит.

Вблизи и издали.

В упор и под разными углами.

В общем и в немыслимых подробностях.

Узнает ее вкус, запах, скорость, траекторию и даже рисунок ее посадочных огней, как обязательно пошутил бы Борька, который в юности пытался поступить в Егорьевское училище вертолетчиков, чтобы не идти в армию.

Но тогда он смотрел только на ее лицо, хотя ощущением живой, невозможно живой плоти дышала каждая линия ее тела даже сквозь шелк униформы. Глаза у нового мастера были распахнуты неприлично широко. Так широко, что не только позволяли ей смотреть на Рыбкина, но и позволяли кое-что видеть в ее глазах. Или опять же создавали такое впечатление. Сашка была именно такой, какой и должна была быть, чтобы зацепить Рыбкина. И она зацепила его. Если кто-то на небесах увлекался рыбалкой, наживку он насадил на крючок безошибочную.

– Вы записывались? – спросила она у Рыбкина, и он понял, что и ее голос тоже именно тот.

– Александра Морозова? – прочитал Рыбкин имя на бейджике.

– Приятно общаться с грамотным человеком, – улыбнулась она. – Я так поняла, что не записывались? Присаживайтесь. У меня здесь пока что немного постоянных клиентов.

Рыбкин сел. Кажется, вечность назад он собирался вежливо усмехнуться и отправиться в другую парикмахерскую, к привычному мастеру, но теперь сел.

– Хорошая фамилия, – отметил Рыбкин.

– А у вас какая? – спросила Сашка, осторожно захлестывая горло клиенту липкой лентой.

– Самая обычная, – с грустью вздохнул он. – Рыбкин.

– Тоже ничего, – накинула она на него легкую ткань и ловко отогнула бумажный манжет. – Веселенькая. Как будем стричь?

Рыбкин сломался именно в этот момент. Он вспоминал потом, когда случилось то, что случилось, потому как все, что с ним стало после, оказалось непохожим на то, что было до. И причиной стали не слова. Слова могли быть любыми. Просто Сашка вдруг склонилась над его плечом, почти прижалась к его уху щекой. Да, что там. Прижалась. Так, словно хотела увидеть отражение в зеркале его глазами. Прижалась и в самом деле выкрашенным в немыслимый цвет локоном на виске.