Но Недж на его слова отреагировала неожиданно. Она усмехнулась, и было в этой насмешке нечто покровительственное, будто он, Доган, не понимает очевидных вещей.

– В отличии от тебя, я еще не забыла, чему нас дома учили, Доган. Тебя высшие силы наградили таким подарком, о котором каждый из нас мечтает

– Она – не наша!

– … а ты пренебрегаешь им! Более того – делаешь несчастной девочку, которую обязан оберегать. Может ты и забыл наставления предков, но я – нет!

– Не лезь!

– Пока – не лезу, так как понимаю, что тебе нелегко принять её происхождение, но если так будет продолжаться и дальше…

– Ты ничего не сделаешь, что бы я ни сделал, – сквозь зубы процедил Доган. – Она – моя гонщица, и я поступлю с ней так, как сочту нужным. Ясно тебе!?

Недж фыркнула, огрызнулась и ушла. Доган понимал, что это не конец, но в тот момент думать о законной жене не хотелось. А вот о гонщице – хотелось.

Доган вернулся в спальню, улегся на кровать (ту самую, где еще витал тонкий запах их ночи) и задумался.

Неужто лисица думала, что он после этой странной совместной ночи станет вести себя как-то иначе? Кажется, нет, не думала, ведь ушла, как только он её об этом попросил. Всегда уходила. Ни просьб, ни пожеланий, ни возражений. Тень, а не женщина.

Лисица?

– Марлен.

Он впервые произнес её имя вслух. Мягкое звучание поцарапало горло.

– Марлен.

Его разрывало от чувств, столь противоположных, столь для него неестественных.

Та гонщица, что он приказал выгнать – лисица после того случая будто потухла. Он знал, что они звались подругами, но не думал, что по-настоящему дружили.

Иногда он почти жалел, что отдал тот приказ. Его юная любовница по-настоящему скорбела по изгнанной женщине, и никакие приказы не могли того изменить.

Лисица и с Джин тоже… дружит.

Доган не знал, как воспринимать эту мысль, хорошо это или плохо – что две его любовницы находятся в столь теплых отношениях. С другой стороны, к странным отношениям Недж и Джин он тоже как-то приноровился.

… В тот день Доган отменил все дела и замкнулся в Эктале. И приказал привести нескольких гонщиц. И постарался забыться.

У него ничего не получилось. Животная злость на его гонщицу выбивала дух. Доган не считал себя слабым человеком, но решение, которое он вскоре принял, достойно лишь слабого мерзкого подонка.

Последи ночи, когда выпито было так много, что алкоголь пробрался и в тело, и в мысли, он приказал выгнать всех гостей, и привезти Марлен.

И приказал, чтобы это было сделано в течении двадцати минут, иначе он всех к чертям поубивает.

Приказ был исполнен. Её даже не стали переодевать – выдернули из постели и доставили в Экталь в одной ночной рубашке. Девчонка была напугана, глаза красные. Руки, ноги, все её тело дрожало. Она куталась в какую-то шаль, вполне возможно, выданную где-то на пути в Экталь, чтоб не замерзла.

Её привели к нему в комнату. Не ту, где он проводил время с ней наедине – туда, где дозволялось бывать другим. Где он с женщинами спал, где они его удовлетворяли.

Девчонка жалась к двери, только-только закрывшейся за её спиной. Глаза её были – как два блюдца, наполненных животным ужасом.

Он подавил в себе чувство жалости. Жалеть – гонщицу!? Кем бы она была, если б не обучение? Если б не Млечная Арена?

Доган сидел у камина, кресло развернуто вполоборота к огню. Угол разворота позволял лениво (показательно-лениво) рассматривать доставленный «товар».

Их глаза встретились. Догану будто всё звуки выключили и по сердцу ножом прошлись, когда он заглянул ей в глаза. Будто шальная пуля живот прошила насквозь.