— Вроде еще не так сильно отросли, — Катя вглядывалась озадачено в ногти.

— Готовлюсь к неприятной встрече и хочу быть во всеоружии, — усмехнулась я, — так что завтра еще и схожу концы подравняю!

Послезавтра был запланирован семейный обед с Бакуриными, ради которого я и выкроила сегодня время, чтобы заглянуть в салон красоты. Я могла бы, конечно, отказаться, могла бы уже сейчас сказать отцу, что ничего путного из этого сватовства не выйдет. Но не сказала.

Во-первых, мне было иррационально любопытно — чем-таки я не угодила «хорошему мальчику»? Понравиться отчиму было не так-то просто, а тем более настолько, чтобы одобрять его в качестве моего возможного ухажера. Он очень ценил то, что завоевывал с трудом, а на мои любовь и уважение отчим в свое время потратил много времени и сил.

Из догадок у меня было только навязчивое желание его родителей нас свести, которое бы любого могло вывести из себя. Было ли желание Барукиных навязчивым или оно таковым казалось самому Егору из-за повышенной чувствительности — я не имела ни малейшего понятия. Но других теорий у меня не было. Сама я бы ему ничем насолить не успела и искать причину в себе даже не собиралась.

Во-вторых, после неудачного знакомства я чувствовала себя дурой. Дурой мне себя чувствовать не понравилось, и очень хотелось хоть немного отыграться. Не перед Егором, конечно — перед собой. Хотелось дать себе еще один шанс остаться довольной собой после общения с неприятным человеком, чтобы потом не воображать на ночь, а что бы я могла сказать тут или там. Я терпеть не могла, когда кто-то вызывал во мне такие чувства — благо, происходило это очень редко — и теперь хотела от них избавиться.

И по опыту я точно знала: чем лучше ты выглядишь — тем увереннее себя чувствуешь. Девушка подала мне прозрачный стаканчик с трубочкой, зашуршали внутри кубики льда, и ладонь приятно охладило конденсатом, скопившимся капельками на стенках стакана.

— Удачи тебе в бою! Пусть в этот раз поострее напилят и поярче накрасят, — улыбнулась на прощание Катя, и я с улыбкой отсалютовала ей стаканом.

Еще раз звякнул колокольчик над дверью, и, спускаясь по лестнице, я с наслаждением втянула холодный американо, разбавленный тоником. Я уже хотела было водрузить солнцезащитные очки обратно на переносицу, но остановилась, чуть не споткнувшись.

И ошарашено уставившись на припаркованную прямо напротив входа машину. Точнее, на того, кто стоял, облокотившись на машину, и смотрел прямо на меня.

— Добрый день, Людмила!

Егор Бакурин стоял напротив, скрестив руки на груди и раздраженно постукивал пальцем по крепкому предплечью. Бедная рубашка натягивала вздутые мышцы, а верхняя пуговка едва удерживала полы рубашки, которые явно уже мечтали сбежать и продемонстрировать крепкий разлет ключиц во всей красе. В глубине своих тканевых душ они знали: он об этом тайно мечтает!

Бедные, бедные пуговки. Тяжело им выдерживать этого мужчину? Что ж, я ощущала некое родство, близость душ с этом куском ткани.

— Просто Мила, — напомнила я, преодолевая последние две ступеньки и проходя мимо.

Мужчина пристроился рядом.

— Ну-ну, просто Мила, куда ты? — он мягко ухватил меня за предплечье, останавливая, и я с трудом удержалась от того, чтобы не начать вырываться. — Разве нам не стоит поговорить?

— Разве ты не планировал поговорить со мной в пятницу? — удивилась я, не слишком скрывая раздражение.

Мужчина улыбался, но за солнечными очками я не видела его глаз, и не могла бы даже предположить, насколько искренняя его улыбка. Сама я очки обратно так и не надела. А что? Пускай смотрит в зеркало моей души. Меньше слов потрачу.