Я не ханжа и ханжой никогда не была. Да, я не люблю женские романы (если быть до конца честной, то в моём окружении лишь одна Галка Терещенко смело признавалась в том, что она их любит), но это не мешало мне время от времени их читать. И эротику я читала, даже ту, в которой трепетная девственница за неполные тридцать страниц превращалась в прожжённую нимфоманку, сходящую с ума от группового секса.

Но дело ведь не в том, что нравится или не нравится мне! Мне вообще много чего не нравится! Баранина, козье молоко, Стас Пьеха, Стас Михайлов и прочая лабуда, в которой поётся про белый снег и одинокого голубя на карнизе за окном. Но кто сказал, что эти вещи не имеют права на существование? Люди любят бараний шашлык и плохую, на мой вкус, музыку, и нос воротят от тяжёлого рока и старых французских комедий, которые я просто обожаю.

Но чтоб я сдохла! Даже в самом страшном сне я не могла представить себе человека, кроме самой Веро4ки, конечно, кому могла понравиться история о взаимоотношениях недалекой школьницы и оборотней-близнецов (шестнадцати, семнадцати и восемнадцати лет).

Кривясь от количества ошибок и едва не плача над убогими штампами в стиле «щекотливых бабочек между ног», я добралась до третьей страницы, когда вдруг заметила, что всё уже прочитанное мною исчезло, а на месте отложенных в сторону листов стоит небольшой стеклянный пузырёк, на дне которого виднеется какая-то жидкость.

В «Собирательстве для чайников» мне приходилось читать, что сильный собиратель перерабатывает плоды чужого творчества, вообще не прикладывая каких-либо усилий. Главное, серьёзно относиться к работе и правильно настроиться.

– Плоды творчества, – хмыкнула я и поднесла скляночку к носу. От приторно-сладкого клубничного аромата закружилась голова, я поморщилась и, аккуратно наклонив пузырёк, капнула на палец немного содержимого и боязливо слизнула.

На вкус это было как вода, которой залили кастрюлю с пригоревшим дном. Затхло, безвкусно и противно. Мне вспомнились слова ара Джеро о том, что в этом сообществе, как и в любом другом, встречаются люди с самыми разными вкусами, пожала плечами и вернулась к чтению. Зюма как раз «игрался с мокрым комочком в моей кисуле».

Слава Богам, флакон с клубничной жидкостью наполнился ещё через две страницы, и дочитывать «Моих единственных» до конца мне не пришлось. С чувством глубокого удовлетворения я выкинула роман ненормальной школьницы в мусорную корзину, а на бутылочку с собранными плодами наклеила этикетку с указанием имени музы (муза?) и его автора, названием и собственным комментарием: «Несъедобно! Можно использовать как освежитель воздуха».

И стоило мне поставить флакончик на одну из полок этажерки, как на пороге кабинета появился ещё один муз. От предыдущего он отличался лишь именем и цветом волос. Ну, и автор его был менее плодовитым: всего с десяток страниц, исписанных размашистым почерком:

– Скажите, Симба, – у этого муза тоже было длинное имя (Лео Марино Ри), но он попросил называть его просто Симба. Потому что Лео, догадалась я – сама, без его пояснений. – Скажите, Симба, а что, у ваших авторов нет компьютера или пишущей машинки? Вы лишь вторая муза, с которой я познакомилась, но и там и тут – рукопись. Почему?

– Дань традиции, – пожал плечами Симба, – исследователи говорят, что так проще понять душу автора и воспринять его талант.

Я вздохнула, но не стала говорить приятному Симбе, что некоторым душам и талантам лучше оставаться непонятыми…

– А почему вы спрашиваете? Почерк непонятный? – встревожился муз (чёрт, как же всё-таки правильно говорить? Муз или муза?). – Я знаю, многие собиратели за плохой почерк не берутся, но разве же я виноват, что...