– Твой отец может с этим не согласиться.

– Он хороший человек, сэр. Но после того, как умерла мама, он принимает одно плохое решение за другим. Это просто последнее из них, и моя решимость остаться и заработать наши призовые деньги лишь выросла. Вы же не дадите сигнал другому кораблю, верно?

Металлическая штуковина в его руке поскрипывала, пока он сжимал ее и разжимал.

– Полагаю, мы могли бы проверить, как обстоят дела, после первого же шарльера. Зная Джастрабарска, можно предположить, что он пойдет следом и будет подбирать крошки, оставшиеся после нас. – Когда Ракамор принял решение, его лицо застыло. – Мы больше не будем обсуждать этот вопрос. Я передам Квиндару через трещальник, что вы остаетесь под моей опекой. Впрочем… хочешь, чтобы я переслал пару слов вашему отцу?

– Кажется, вы говорили, что никаких сообщений не будет, сэр.

– Я сделаю исключение, Фура.

Я поразмыслила об этом несколько секунд. Мне не хотелось вести себя грубо или бессердечно. Но если отец знает, что мы живы и здоровы, этого достаточно.

– Скажите ему, что ничего не изменилось.

Только на шестой день кости снова заговорили. На этот раз Адрана получила больше, чем фрагмент. Она слушала целый диалог – двое перешептывались друг с другом – и лепетала, воспроизводя его, так быстро, как только могла.

– …приближаемся к Малграсену, нужен ярдаж. Повреждены фор- и крюйс-сол-брамсели, возможно, поддадутся ремонту… посоветуйте, как быть с затратами… – Она встряхнулась, словно отбрасывая остатки кошмара. – Ярдаж. Что это за ерунда такая?

– Соратники Хиртшала так называют такелаж, когда общаются между собой, – сказал Казарей. – А сол-брамсели – это разновидность парусов. Если только ты не слышала об этом с того момента, как поднялась на борт, то могла узнать лишь от черепа. – Он покачал головой, в равной степени удивляясь, восхищаясь и – как мне кажется – испытывая облегчение. – Я никогда в тебе не сомневался. Но мне было интересно, сколько времени это займет. Ты опережаешь меня на несколько недель!

– Давай я попробую на том же узле, – сказала я.

Ни в тот день, ни на следующий мне не удалось ничего услышать. Но на восьмой день нашего обучения, во время утреннего занятия, то холодное окно открылось и в моей голове. Я не поймала ни разговора, ни даже единственного слова, которое можно было бы пропеть Казарею. Но я почувствовала, как нечто забралось в мою голову: оно трепетало, ощущалось неправильным и неуместным, и подобного чувства я до того момента ни разу в жизни не испытывала.

Я рассказала Казарею. Он закрыл глаза с таким видом, словно его молитвы были услышаны.

– Нам еще многое предстоит сделать, но я не сомневаюсь, что капитан нашел новых чтецов костей. Вы обе измените судьбу этого корабля.

– А она нуждается в изменении? – спросила Адрана, вешая мосты обратно на стену.

– В последнее время она не так уж плоха, если честно. Однако ее всегда можно улучшить.

– Хотела кое-что спросить, – сказала я, поправляя волосы. – Я слышала, как капитан упоминал что-то про Клык, а потом он обмолвился о дочери, которую потерял из-за погони в кильватер. Одно как-то связано с другим?

Казарей выдержал паузу перед ответом. Казалось, мы вынуждаем его рассказывать о чем-то, противоречащем его характеру и здравому смыслу, о темном деле, про которое лучше не упоминать.

– Нет, – осторожно и тихо проговорил он. – Клык – это одна история, а погоня – другая. Клык – это шарльер. Там мы потеряли Гитлоу…

Я воткнула шпильку в волосы.

– Гитлоу?

Он сжал губы так, что они сморщились.

– Если хочешь знать правду, придется подождать, пока Прозор поделится ею. Ей досталось сильнее, чем остальным. – Он вздохнул. – А погоня в кильватер… Погоня случилась до того, как я поднялся на борт. Я никогда ее не видел.