Родители его здесь живут? Не представил... У нас так не бывает.

Что его отец обо мне скажет? Как мать примет? А ещё жена эта старшая...

Прислушиваюсь. Ругаются!

– Ты будешь, Алла,  так со мной разговаривать – вылетишь отсюда, ясно?

Алла, значит...

И я представляю, что будет, если вылечу отсюда я. Куда я пойду? В отцовский дом – вряд ли примут.

Некоторые девочки с курса живут в общежитии. Но там творится такое... Рука отца не дрогнет придушить меня, если узнает, что в общежитии живу. Для него общежитие и публичный дом – одно и то же.

– Она просто будет здесь жить! И всё! Какие проблемы?!

– Ты привёл к нам домой какую-то тёлку! Я должна жить с ней под одной крышей??

– Какую тёлку? Она девчонка ещё. Считай, я просто её опекун на несколько лет.

– На молоденьких потянуло?

– Ты больная, что ли?

– Где она?! – голоса приближаются.

– В детской она.

– Чёртов извращенец!

Как грубо с мужем говорит. Ужас!

– А ну-ка, стоять! Ты туда не пойдёшь!

Закрываю уши ладонями. Хоть бы они обо мне забыли на сегодня!

Сказал – снять никаб. Лучше слушаться. Женщина послушная – мужчина великодушный.

Зеркал в комнате нет. Но есть дверь с матовым стеклом. В моей комнате в отцовском доме за такой была ванная комната. И я иду туда – переодеться, умыться, привести себя в порядок.

От голода тошнит и кружится голова. Я могу готовить здесь?.. Или нельзя? Как и когда здесь кушают?

Долго умываюсь ледяной водой. Распускаю волосы. Решаюсь переодеться в домашнее платье. В хареме, на женской половине дома, можно носить платья с открытыми руками и шеей. У меня именно такое. У русских нет харема. Мужчины и женщины вместе живут, вместе едят... Наверное, здесь неважно, закрыты шея и руки или нет. У нас и на учёбу девочки в открытом ходят. Но чувствую себя очень неловко. Одно дело на других с оголённым телом смотреть, другое – самой так ходить.

Раньше мне хотелось... чтобы открыто, смело. А сейчас хочется, чтобы меня никто не видел, не замечал.

Прикрываю дверь в свою комнату, чтобы не слышать их перепалку. «Тимур не слишком строгий», – делаю я вывод. Иначе давно бы наказал эту крикливую жену. Но лучше не искать границ его терпения. Может, он к ней так терпим, потому что беременная. Наверняка.

Время идёт медленно. Я сижу одна на мягком ковре не первый час. Допиваю воду, что дал мне муж. Мне очень тревожно...

Хочется отвлечься, но в шкафу только детские книжки. Как включается здесь телевизор, я не знаю. Пульта нет. Мой телефон забрал отец. Планшет дочери Тимура остался в машине.

Достаю учебник по анатомии, листаю странички, пытаясь учить. Скоро экзамены. А вдруг разрешит учиться?

Наверное, в какой-то момент меня отключает. И снится мне всякий ужас. Снится Антон. И его поцелуй, от которого сводит живот, и кровь бросается в лицо, словно ошпаривая. И отец моего бывшего жениха. Я тону в стыде и позоре, вдруг оказываясь голой там, у фонтана. На меня все смотрят с отвращением. Снится пощёчина отца... И опять Антон. Он превращается в Тимура.

Сквозь сон слышу чуть приглушённые женские голоса. Этой Аллы и ещё один, незнакомый.

– Девку привёз! Жена, представляешь? Пять лет из него свадьбу выскребаю – хрен! Тут за пять минут женился!

– Арабка, что ли?

– Да! Дикарку восточную. Турчанку, иранку... Точно и сам не знает. Приданое к «Жемчужине». Говорит – и не видел её. В парандже. Двух слов связать не может.

– Ой, Алла, ты в Турции была? Они же все неряшливые, толстые, волосатые, запущенные... Что ты вспенилась? Нужна она ему! Он же всегда на блондинок западал.

– Наверное, страшная, да, раз ему, не показав, всунули. Или, может, больная какая.