Я вздрогнула вместе с дрогнувшими воротами, прежде чем те стали разъезжаться. Помню, как затаила дыхание, глядя на черную машину мужа, все больше открывающуюся моему взору. Накрыла дикая паника, и последней частицей здравого разума поняла, что Андрею доложили о том, что я собиралась уехать. Как узнала позже, он запретил выпускать меня без его разрешения. Все внутри меня кричало, раздирая голос: "Беги!" Но бежать мне было некуда, в дом, где стану легкой добычей для мужа, прочь в ворота, из которых вряд ли выпустят. Мне было страшно, как никогда прежде, ужас перед лицом человека, которого безумно любила, пробирал до костей. Нервно сжимала переноску с сыном, который то ли от того, что почувствовал мое настроение, то ли от голода начал капризничать. Грудную клетку распирало от жуткого предчувствия, и слезы машинально накатились на глаза. Не успела моргнуть, как муж выпрыгнул из машины с выражением, от которого в венах стыла кровь. Его лицо холодное и равнодушное, а в глазах пылала ярость. Бежать бы от этого чудовища, но я стояла в остолбенении. Андрей подошел и схватил меня за локоть с такой силой, что я поморщилась от боли. А потом потащил в дом, не думая, что может навредить плачущему малышу. Если на улице я еще надеялась на спасение, то внутри меня ничего хорошего не ждало. Только мы вошли в гостиную, как он с силой вырвал из моих рук переноску. Я метнулась, чтобы отнять Егора, готовая наброситься на обидчика, как любая мать, защищающая свое дитя. Но Кирсанов одним движением руки отшвырнул меня в сторону. Не совсем понимала, что происходит, шок туманил глаза и разум.

- Забери его, - гаркнул муж домработнице, появившейся в неподходящий момент. - Отнеси в детскую и успокой.

Та метнула испуганный взгляд в мою сторону и неуверенно забрала переноску.

- Он голоден, - воскликнула я голосом, сорвавшимся на рыдания.

- Займись этим, - снова бросил он женщине, не обращая внимания на меня. Она хотела было возразить, но, поджав губы, направилась к лестнице.

Каждый стук ее туфель сопровождался сумасшедшим ударом моего сердца, и его словно выковыривали вилкой из груди. Желание вернуть сыночка притупило инстинкт самосохранения, и я злобно закричала:

- Что ты творишь? Ты же знаешь, он на грудном вскармливании!

Но ему было плевать, Кирсанов не слышал мои слова. Пощечина обожгла кожу, и меня ослепило вспышкой дикой боли. Показалось, что он сломал мне челюсть, а из глаз сыпались искры.

- Я предупреждал тебя? - произнес Андрей ровным голосом, но звучащими так зловеще, что хотелось свернуться в клубок и где-нибудь спрятаться.

- Предупреждал? - повторил муж, повысив тон.

- Мы... мы в поликлинику… - ответила я с трудом, чувствуя во рту металлический вкус крови от разорванной изнутри щеки.

- В поликлинику? - усмехнулся он и вырвал у меня сумку, в следующую секунду ее содержимое посыпалась на паркет. Среди вещей Кирсанов сразу же заприметил конверт, открыл его и следом разорвал. В ужасе смотрела, как мои последние деньги медленно клочьями падают к ногам мужа.

- В поликлинику говоришь? - зашипел он злобно, подскочив ко мне.

Пощечина, и теперь я упала на пол, затаила дыхание, дожидаясь, когда отступит боль. Вот именно тот момент, точка невозврата, когда он выбил своей поганой рукой всю любовь, которая была во мне. Убил прошлое, разрушил будущее, оставил шрам на губе, на исправление которого у меня после ушло немало средств. Но шрамы на лице мелочь по сравнению со шрамами внутри, и нет, там даже не шрамы вовсе, месиво из органов, разрубленных на мелкие куски.