И она ненавидела себя за то, что не могла задать мужу прямой вопрос: это был Марко? Потому что ей страшно было услышать ответ. И страшнее всего увидеть изумлённо изогнутую бровь мужа: «Кто? Чистильщик бассейнов? Ты вообще нормальная?» и услышать всё, что придёт ему в голову после этого.

— Хорошо, если не хочешь, не говори, — выдохнула Ия. — Но у меня есть вопросы, ответить на которые тебе всё равно придётся, Марат.

24. Глава 21

 Ия села обратно на подоконник лицом к мужу, сидящему на кровати.

— Ты трахаешь нашу учительницу английского языка?

Он вытаращил глаза.

— Неожиданно, — а потом усмехнулся. — Хотя, чему я удивляюсь? Ведь да, я бы мог. Хоть вот на этой самой кровати. Потому что ты всё равно ничего не сказала бы. И усердно продолжала делать вид, что ничего не происходит. Правда?

— Нет. На это я вряд ли смогла бы закрыть глаза.  

— Ой, не надо, — скривился Марат. — Ты так ловко научилась закрывать глаза на всё. Так искусно приспособилась создавать видимость нормальности и благополучия, что трахай я хоть Натэллу Эдуардовну, ты бы нашла мне оправдания.

— То есть то, что я пытаюсь вникать в твою ситуацию на работе, беречь твои нервы и здоровье, душевное спокойствие детей, избегать скандалов — это всё ты называешь «искать тебе оправдания»?

Ия встала. Обняла себя руками, словно ей стало холодно, а, может, интуитивно защищаясь, потому что уже было больно, но, кажется, Марат и дальше не собирался её щадить.

— Или искать себе оправдания. Ведь должна же ты как-то оправдывать своё жалкое существование, — усмехнулся он, как ни в чём ни бывало, развалившись поперёк кровати. Даже голову рукой подпёр, уставившись на жену с интересом, словно Ия ему сейчас споёт или станцует.

Она развернулась, чтобы на него посмотреть и опустила руки.

— Серьёзно?

— Да ты посмотри на себя, — он потрогал разбитую губу, поморщился. — Во что ты превратилась. В кухонный таймер? В секундомер? В кукушку в часах? Шесть сорок пять — завтрак, час дня — обед, семь тридцать — ужин.

— Шесть тридцать — завтрак, — поправила его Ия и покачала головой, не веря, что этот её Марат. Тот, что был для неё всем: светом, счастьем, любовью, жизнью. Тот, что кормил её с ложки бульоном, когда она болела. Ездил в три часа ночи за мороженым, когда была беременна Аринкой. Кто сам связал ей шарф на день рождения. Отрезал жопки у огурцов, когда Ия задумала заняться домашними заготовками. И читал стихи, стоя на одном колене под окном, когда ей было грустно.

— Вот-вот, я же говорю — кукушка, — хмыкнул он.

— И это говоришь мне ты? Тот, кто просыпается ровно за десять минут до будильника, чтобы технично избавиться в меня от утреннего стояка? Тот, кто и завёл все эти правила с дотошностью до минуты? — выдохнула Ия, не веря своим ушам.

— Вот только не надо валить с больной головы на здоровую, — Марат поднял руку предупреждающе. — Я всё же работаю, мне приходится. Но каждый день я возвращаюсь вечером в разное время, а ужин у нас всё равно в семь тридцать. Если я опоздал — вы поедите без меня. Если приехал раньше — жду вместе со всеми. Но это я завишу от временных поясов, расстояний, графиков. А что заставляет тебя с маниакальной точностью следовать этому расписанию? Вспомни, чем ты вообще занимаешься кроме этих тупых домашних дел? Ну? Чем? — дёрнул он подбородком, призывая её к ответу. А когда Ия промолчала, продолжил. — Что у тебя есть для себя, кроме этих стирок, готовок, уборок? Походы по магазинам, бег по утрам, спорт? Так это ты разве для себя? Для меня стараешься. Задницу качаешь, пресс держишь в тонусе. И чтобы ни жиринки, ни ворсинки, а то ведь ни дай бог на сторону начну бегать. И ты думаешь это кому-то надо? Думаешь, мне это надо?