На третий день меня отключают от капельниц. Теперь я могу сама подняться и принять душ, хотя приходится делать это под присмотром сердитой нянечки. Та помогает, но ворчит, что вот таких прытких, как я, дольше всего в больнице и держат. А что делать, если кругом одни больничные стены и телевизор с мелодрамами.

— Лежать тебе надо, девонька! Вон, муж твой такого бугая под дверями оставил, боится, видимо, чтобы с тобой ничего не случилось!

Мне становится любопытно, что там за бугай и от кого меня охраняет? Я ради такого дела даже топаю к двери, хотя покачиваюсь на каждом шагу и цепляюсь за стену.

Но едва открываю ее, как на пороге вырастает двухметровый трехдверный шкаф. Он заполняет весь проем и впивается в меня бесстрастным колючим взглядом.

— Куда? — выдает амбал, осмотрев меня сверху донизу и обратно.

Я невольно пячусь.

— З-здрасте…

Лицо амбала немного смягчается.

— Возвращайся в постель! — говорит он более мирным тоном. — Максим Николаевич приказал присматривать за тобой и никуда не выпускать.

Последние слова заставляют меня насторожиться.

— Как это не выпускать? Из палаты или из больницы?

— Вообще.

— И на каком основании? Он мой муж?

Амбал отводит глаза и сопит.

Вместо него отвечает подошедший доктор:

— А на таком, что Максим Николаевич оплатил ваше лечение. Он за вас отвечает.

Я возвращаюсь в кровать, терплю осмотр и пытаюсь разговорить врача насчет Макса. Но мне мешает присутствие Ниночки. Эта медсестра такая же неизменная при Петре Алексеевиче, как его бейджик.

— Извините, — в конце концов говорит врач, поправляя очки, — но я знаю только, что Максим Николаевич доставил вас в нашу клинику. И что он единственный, кто интересуется вашим здоровьем.

— А больше никто?

От этой мысли сердце сжимается. Неужели меня не ищут? Или некому искать…

— К сожалению.

Врач ждет, пока медсестра снимет бинты. Он осматривает мою голову, осторожно нажимая в разных местах. Спрашивает:

— Болит? А здесь? А вот так?

Пытаюсь прислушиваться к своим ощущениям. Да, болит, но намного меньше.

— Отлично, хороший прогресс. Такими темпами мы вас и правда выпишем к понедельнику.

— А сегодня какой день?

— Вторник. А доставили вас в ночь с субботы на воскресенье, — добавляет Петр Алексеевич, предвосхищая мой вопрос.

— Вы говорили семь дней на лечение, — вспоминаю. — В понедельник будет девятый…

— Мы не выписываем по выходным.

— Почему?

Он скупо улыбается:

— У врачей тоже должен быть выходной.

Я снова остаюсь одна, и так день за днем. В четверг после обхода в дверь аккуратно стучат.

Сердце подпрыгивает в груди: неужели?!

— Входите! — кричу.

Дверь открывается, на пороге топчется все тот же амбал. Мнет в руках какой-то пакет.

— Вот, Максим Николаевич передал. Тут фрукты.

Улыбка сползает с моего лица.

— Ага, — разочарованно вздыхаю, — поставь на тумбочку. А как тебя зовут? Можно на “ты”?

А почему нельзя? Он же мне “тыкает”!

 Мужчина оставляет пакет в указанном месте, бросает на меня странный взгляд и уходит.

Какие мы неразговорчивые!

В пакете оказывается экзотический набор. Мандарины, апельсины, яблоки и бананы. А еще двухлитровый пакет с соком.

Лучше бы он мне трусы прислал! Или думает, что мне и без них хорошо?!

В клинике кормят сытно и вкусно, несмотря на то что вся пища на пару. Так что я от голода не страдаю, а вот отсутствие нижнего белья доставляет массу неудобств. Или меня нарочно без трусов держат, чтобы не сбежала?

Сердито вгрызаюсь в яблоко.

Этот Максим Николаевич…

Ни разу ко мне не пришел!

Взгляд невольно перемещается на след от кольца.

Еще одна загадка. Максим так и не сказал, знакомы ли мы, хотя и отрицать этого тоже не стал. Но врач назвал его моим мужем. А след от кольца очень четкий, будто я носила его несколько лет и только недавно сняла.