Е.П.: Ты ведь первый раз выставился на родине в пятьдесят седьмом, еще студентом?

Э.Б.: Ну, да. Это были вполне ординарные работы. А в 1973 году в Париже Дина Верни впервые показала одну мою «неофициальную» работу. 120 на 120 см. Автопортрет.

А я ужаснулся, ощутив внезапно убийственный ход времени. Это мы раньше все знали в Москве, кто такая Дина Верни. А нынешней публике придется объяснять, что это была знаменитая, богатая галерейщица родом из Кишинева. Натурщица. Юная муза, можно сказать, скульптора Аристида Майоля, которой он завещал все свое огромное состояние. Участвовала во французском Сопротивлении, сидела в тюрьме. Троцкистка. Исполнительница блатных и лагерных песен на русском языке, где изящно материлась с акцентом. Друг и покровитель русских художников-нонконформистов. Антисоветчица. Короче говоря, великая женщина, выставлявшая в своей галерее тех, чьи работы, видите ли, «не представляли художественной ценности» в стране победившего социализма.

Е.П.: Убей бог, но никогда не пойму, за что наши прежние правители так ненавидели авангард…

Э.Б.: …и придерживались этой ненависти практически до самого своего конца. В конце 80-х в газете «Советская культура» появился фельетон о художниках под названием «Рыбки в мутном пруду». Там была процитирована моя фраза, суть которой в том, что белый холст – это уже картина. Автор фельетона писал о нас: «И вот эти недоумки еще на что-то там рассчитывают». Парадокс в том, что эта статья появилась уже после того, как успешно прошла первая в моей жизни персональная выставка. В Швейцарии, куда я выезжал вполне официально, от Союза художников, с дипломатическим паспортом, как наглядный экспонат перестройки. Глупость ужасная!

Е.П.: Ох, не лезли бы они тогда к интеллигенции, купили бы народу на нефтяные деньги хоть немного колбасы да молодежи – джинсов, глядишь, их рейх еще бы тысячу лет простоял. И сейчас проблем куда меньше было бы.

Э.Б.: Видишь, им затруднительно было установить границу свободы. Запрещать, так уж все запрещать.

Е.П.: Соображали, суки! Что этим козлам (нам!) палец дай, они руку откусят.

И тут же понял, что примерно такого же содержания беседы мы вели и тогда, в начале 80-х, когда я приходил к Эрику вот в эту же мастерскую, где за стенкой трудился в своей мастерской (тоже построенной на собственные деньги) его верный друг, товарищ и соавтор по оформлению книжек, замечательный художник Олег Васильев, которого Эрик считает наследником Левитана и Саврасова, одним из лучших русских пейзажистов конца XX – начала XXI века. Год назад Васильев умер в Нью-Йорке. «Царство тебе Небесное, вечный покой, дорогой Олег!» – перекрестился я. – А Эрик – молодец! Не чурался объяснять мне, молодому и малообразованному, что значит то или иное на его, булатовских, полотнах. Не исключено, что именно под влиянием этих «уроков простоты», которые перешли к Булатову от Владимира Фаворского, я несколько лет назад составил комментарии и написал предисловие к трехтомнику собственных повестей и рассказов… Четкое осознание того, что нечего в конце концов с читателем (зрителем, слушателем) в кошки-мышки играть и кичиться своей «цветущей сложностью»… Не потакать, а уважать. СОЦАРТ, КОНЦЕПТ, ФОТОРЕАЛИЗМ – куда только не зачисляли Булатова персоны, сочувствующие ему. А супостаты сдуру полагали его работы издевательскими. Не понимая, что они не о власти – советской или антисоветской, – а о бедных людях, оставленных Богом, но тянущихся к нему, хотя вместо Бога у них в голове красная ковровая дорожка да лозунг «СЛАВА КПСС», конгениальный нынешнему «КРЫМ НАШ». В совсем новых работах Булатова – та же мысль. Что люди в принципе не виноваты, как не были виноваты кричавшие «распни его» два тысячелетия назад. Добро – Зло. Свет – Тьма. Вера – Безверие. И вечная советская власть, которая сейчас, кажется, заразила и сводит с ума даже свободную Америку и просвещенную Европу…