− Моя мать умерла от сердечной болезни, − огрызнулась я.

− Твоя мать умерла, потому что узнала, что всю жизнь оплакивала подлеца и отталкивала от себя хорошего человека.

Зажав зубами костяшку руки, я медленно поднялась с пола и кое-как села в кресло. Слово «подлец» эхом отдавалось у меня в ушах. Настоящим отцом Карлайла был подлец, может, поэтому он и сам стал подлецом. Единственным, кто осмелился убить маленьких принцев.

− Я никогда не видела, чтобы мужчина так оплакивал женщину. Ради тебя и Карлайла на людях он держался, но когда оставался один… Когда оставался один, мир переставал для него существовать. Иногда он был строг к твоему брату, но не потому, что в том не было его крови. Просто он пытался его приструнить. Карлайл рос слишком озорным мальчишкой и вырос в своевольного мужчину. Тебя же он без конца баловал. Ты помнишь, как он баловал тебя? Ему нравилось думать, что ты есть Лавиния, ставшая опять маленькой девочкой. Ты была её копией, а он любил твою мать до самоотречения, и, если бы она захотела, достал бы ей Луну с неба. Но она не хотела. Она даже не пыталась его полюбить. Ей нравилось жалеть себя и любить подлеца.

Я тряхнула головой. Элеонора Баррет прижалась спиной к стене у окна.

− Кто-то скажет, что твой отец нажил состояние нечестным путём. Может, так оно и есть, но я не осуждаю его. Он был единственным человеком, который протянул мне руку помощи, когда я осталась одна без средств к существованию. Большей частью ему везло, но бывали случаи, когда и он терпел неудачу. Когда и его обманывали, однако порой он получал от своих должников такие вещи, которых не было даже у Его Величества Леонарда. И тогда он богател ещё больше. Не думайте, − она снова вернулась к обращению, которое требовал этикет, − что он выдал Вас замуж за короля только из-за корысти и желания потешить своё самолюбие. Наверняка у него была ещё какая-то причина. Куда более весомая, чем возможность добавить к фамильному гербу деталь, указывающую на родство с королём.

− Мне от этого нелегче. Король даже не глядит в мою сторону.

− А что Вы сделали, чтобы он к Вам смягчился? Кричали и били служанок? Боюсь, в его глазах это не добавит Вам очарования.

− Вы даже не представляете, как я несчастна.

− Думаете? Вас всего лишь не любит муж, но я открою Вам большую тайну: Вы такая не единственная. Бывают ситуации куда хуже. Вы не знаете, что такое нужда, что такое голод и, дай Бог, не узнаете. Вас в жизни никто пальцем не тронул. А я знаю. Я увидела лицо своего мужа только в день свадьбы, и он был далеко не так добр ко мне, как Ваш отец к Вашей матери. Он избивал меня и насиловал. Однажды он так избил меня, что убил во мне ребёнка, и я три дня и три ночи рожала его мёртвого и молилась, чтобы не умереть самой. Спустя месяц этот человек захлебнулся в собственных фекалиях, а я осталась с кучей долгов. Поэтому не говорите мне про несчастья. Когда-то мне тоже было очень плохо, намного хуже, чем Вам и Вашей матери, вместе взятым, но я не позволяла себе вымещать зло на других, поэтому мне стыдно, что у нашей страны такая королева, а у нашего короля такая жена.

Сжав руки в кулаки, я отвернулась.

− Завтра же Вы покинете дворец и никогда сюда не вернётесь. Я больше не желаю Вас видеть. Идите, куда хотите.

− Как прикажете, Ваше Величество!

Элеонора Баррет сделала реверанс и, попятившись, вышла за дверь. В спину я бросила ей чем-то тяжёлым. Скорее всего, тарелкой. Но промахнулась: та упала и зазвенела по полу, потому что была медной с тонкой позолотой.