— Какие записочки? — он нахмурился. — А, понял. Нет, записки — это не я. У меня другое задание. Послушай, я понятия не имею, что задумал мой наниматель. Но вся это возня вокруг тебя мне чертовски не нравится. Я хочу понять, в чём дело. Не веришь? Давай так. Будем спрашивать и отвечать по очереди. Один вопрос — ты, один — я. Согласна?

— Хорошо. Какое у тебя задание?

— Вообще-то сейчас моя очередь.

— В самом деле? Ты сказал: один вопрос — я, другой — ты. Значит, я первая!

— Разумеется, ты, — Фалько с хрустом переломил сухую ветку, бросил в костёр. К ночному небу рыжей мошкарой полетели искры. — Ты и так весь день засыпала меня вопросами. Кто такой, откуда взялся, зачем выкрал тебя у жандармов? Как видишь, я ответил. Мне ничего не объясняют, указания присылают анонимно, такими же записками, как тебе. Будет честно, если и я получу немного информации.

Версент ударил в голову? Он хочет сказать, что я опьянела, с одного глотка? Правда, глоток был изрядный. А я в самом деле чувствовала себя странно. Всё плыло и рассыпалось. Лицо Фалько то отдалялось, скрываясь в тени, то становилось ближе, крупнее и пылало жаром костра. Реальность превратилась в калейдоскоп. Хотелось заново всё собрать, упорядочить. Но не получалось. Возможно, уже никогда не получится.

Я села ровнее, сложила руки на коленях.

— Прости, что была несдержанна. Наверное, ты прав. Но во мне нет ничего особенного. Ни талантов, ни знаний. Несметными богатствами не владею. Опасных секретов не храню. От обычных людей меня отличает только одно. Я не умею лгать. Физически не могу. Но разве это повод травить меня, как зверя? Должно быть что-то ещё. Или все эти люди... охотники... просто ошибаются на мой счёт.

— Что значит — не можешь лгать? — медленно произнёс Фалько.

— То и значит. — Стало грустно: ведь не поймёт. Никто не понимает. — Знаешь, как жандармы меня нашли? По имени. В Тамоне я хотела назваться Жаклин Луазье. Так же, как записывалась в гостиницах, в которых ночевала по дороге из Каше-Абри. Собралась с силами, открыла рот и сама не поняла, как сказала: «Верити Войль». Думаешь, я сумасшедшая?

Фалько покачал головой.

Он слушал меня очень внимательно, и это внимание побуждало продолжать:

— В детстве нас учат всегда говорить правду, даже если это неприятно, стыдно или страшно. Разбил чашку — признайся. Школьный приятель ворует конфеты из чужих портфелей? Скажи в лицо, что он поступает дурно. А ещё нас учат вежливости. Добрый день, спасибо, пожалуйста, очень приятно, рад вас видеть. И неважно, если на самом деле совсем не рад.

Во втором классе у меня вышла история со школьной директрисой. Она была огромная, громогласная и злая. Девочки дали ей прозвище Саблезуб. В классах мы здоровались с учителями хором, и никто не замечал, что я открываю рот просто для вида. Но однажды я столкнулась с мадам Саблезуб на улице недалеко от дома. И не сумела заставить себя пожелать ей доброго дня. Если бы ты слышал, как она кричала! А я стояла перед ней, заливалась слезами и не могла выговорить ни слова.

Потом были другие случаи. Но уйти мне пришлось из-за драки.

— Ты кого-то побила? — удивился Фалько.

— Меня побили. В классе была компания девочек. Их родители составляли верхушку местного общества. Городской судья, заместитель мэра, банкир, редактор ежедневной газеты, владелец гольф-клуба...

Сколько раз в мыслях я возвращалась к тому случаю, после которого вся моя жизнь пошла наперекосяк и из обычного ребёнка я превратилась в затворницу, а потом в изгоя.

— Как-то одна из девочек, Мари Штайнбринкер, принесла в школу новую куклу. В то время в моду вошли куклы-младенцы с тремя лицами. Первое плачет, второе смеётся, третье спит. Но видно всегда одно, два других спрятаны под чепчиком. Менять лица можно поворотом рычажка на макушке. Мари как раз показывала куклу подругам. Помню, как она обернулась и ехидно спросила: «Что смотришь, Войль? Хочешь такую?» Я ответила: «Вот ещё!»