Наверное, это звучало ужасно глупо. Девочки, куклы... Собственно, в нашей маленькой стычке не было ничего исключительного. Дети часто говорят, что думают, без жалости и оглядки на условности. До определённого возраста я вообще не ощущала, что чем-то отличаюсь от других.

Вспомнилось, как Шарлиз, подружка Мари, топнула ножкой:

«Ты просто завидуешь. Твой папочка-чертёжник никогда не купит тебе такую куклу!»

«И не надо! Она мне не нравится».

Тогда я этого не поняла, но, очевидно, мой ответ сильно задел Мари. Её лицо сморщилось:

«Может, и я тебе не нравлюсь?»

«Не нравишься».

«И что тебе не нравится?» — допытывалась она.

«Ты задаёшься, и у тебя нос кривой».

— Да, так и сказала, — я выдавила улыбку, пытаясь понять, как Фалько воспринимает мою историю. Его глаза загадочно мерцали в свете костра. — Мари сильно толкнула меня и выронила куклу. Одно лицо раскололось. А после уроков подружки подкараулили меня в школьном дворе и потребовали, чтобы я на коленях просила прощения у Мари. Когда я отказалась, повалили и стали бить. Разбили нос и губы, порвали платье, изваляли в грязи. Потом все пять девочек утверждали, что я нарочно сломала куклу и сама затеяла драку. Мадам Саблезуб заявила, что я опасна для других детей и меня следует показать психиатру. Тогда родители забрали меня из школы, и следующие семь лет я училась дома.

— И сдала выпускные экзамены? — прищурился Фалько.

— У меня были хорошие учителя.

— Твой отец нанял их на жалование чертёжника?

Я забыла, что собиралась сказать.

— Ты мне не веришь?

— Верю, — ответил Фалько мягко. — Но индивидуальное обучение на дому стоит дорого. Тем более, у хороших учителей. Где твои родители взяли деньги?

— Не знаю. У них могли быть сбережения. Или мои настоящие родители что-то оставили.

— Настоящие родители?

Пришлось объяснить.

— Ты их помнишь? — спросил Фалько.

Я покачала головой.

— Мне года не было, когда они погибли. Упали с моста на неисправном паромобиле. А насчёт денег я не задумывалась. Плату за уроки со мной не обсуждали. Учителя просто приходили, это казалось естественным. В остальном мы жили скромно.

На жалование чертёжника. Почему, став старше, я ни разу не спросила хотя бы саму себя, во что обошлись все эти географы, ботаники, химики, учителя словесности и древнефирамского, эти учебники, атласы, справочники, энциклопедии вместе с реактивами, склянками и спиртовками для опытов? Все жизненные блага я принимала как должное. Сначала от родителей, потом от сьера Б. К.

— Сьер Бэ Ка, точно! Наверняка это он загодя выделил сумму на моё образование.

— Бэ Ка? — Фалько нахмурился. — Бертран Конрад?

— Ты знаешь о нём? Честно говоря, я думала ты всё об мне знаешь.

— Я знаю, что Конрад оставил тебе дом в Каше-Абри и счёт в банке. Знаю, что официально он считается твоим двоюродным дедом. По линии отца или матери?

— Неизвестно. Я спрашивала приёмных родителей. Но для них моё наследство стало таким же сюрпризом, как для меня самой. Они много лет дружили с Клесами... с моими настоящими родителями и считали их абсолютно одинокими людьми. Клесы никогда не говорили о семье, не рассказывали о своём детстве, не упоминали родственников, вообще жили очень уединённо.

— Как ты, — тихо сказал Фалько. — Конрад представил доказательства вашего родства?

— Насколько я знаю, нет. А поскольку он умер вскоре после моего рождения, спросить было невозможно. Родители… Войли… не видели причин для сомнений. Кто отдаст своё состояние чужому человеку?

— Ты любила их — Войлей?

Мне не понравилось, как он это спросил.

— Они — мои папа и мама. По крови или нет, всё равно. Людей ближе у меня никогда не было.