– Так-так, - голос парня бьёт по перепонкам, когда я забираюсь в ящик рабочего стола. – И что ты тут делаешь, Эль? 

Эрик

– И что ты тут делаешь, Эль?

Она пугливо дёргается, и отшатывается от ящика, со стола роняет вазу с цветами, которую мама поставила тут утром.

Вода льется на пол.

Эля рассеянно смотрит на это дело.

Усмехаюсь.

Пришла по темноте, как преступник, но даже в полумраке вижу ее горящие от смущения щеки.

Ещё бы в форточку залезла, паучок.

–  Зачем в вещах моих шарилась? –  тихо прикрываю дверь. И медленно, шаг за шагом иду на нее. –  У меня в шкафу скелетов никаких нет, детей там не прячу, - намекаю.

–  Я не рылась, - она наклоняется и подхватывает рассыпанные по полу розы, суетливо толкает их обратно в вазу. –  Ты в этот дом сегодня переехал. А я здесь жила раньше. И во всех комнатах есть мои вещи, пришла кое-что взять.

–  Взяла?

–Нет, не нашла, - она оставляет в покое цветы и поворачивается на меня. Затравленно следит, как расстояние между нами тает, и я вижу – врет она все.

Рылась у меня. Зачем-то.

–  Хорошие девочки так не делают, Эмма, - растягиваю это имя.

Она смотрит недоверчиво, чуть сморщив нос, не нравится ей. Что я ее так называю.

Теряет бдительность и спохватывается, когда я оказываюсь почти вплотную.

–  Не подходи, - запоздало предупреждает, а я уже беру ее руки в свои, разворачиваю ладонями вверх.

Ничего не взяла, ничего не прячет.

Да и что у меня брать, награды хоккейные?

Вряд ли ей это интересно.

Взглядом поднимаюсь к ее лицу. Улыбаюсь, подношу ее ладошку к губам.

– Белый, - она вздрагивает, вырывает руку. – Оставь меня в покое. Пожалуйста.

Тихо смеюсь.

Не я к ней вломился, она пришла сама.

– Нет, паучок, - качаю головой, притягиваю ее ближе. – У меня на тебя другие планы.

Она громко сглатывает. Взглядом упирается в мое шею, в татуировку – мужчина и женщина, и сантиметр между их губами.

Все верно она понимает.

Ладонями спускаюсь по ее талии ниже.

– Отец тебя убьет, если ты что-то сделаешь, - запальчиво, словно я ее во дворе за косичку дёрнул, предупреждает она, тихо охает, когда я за бедра ее подхватываю и, сделав пару шагов, усаживаю на подоконник. Она дрожит, но смотрит уверенно, будто надеется, что я Давида испугаться должен и отпустить ее. – Понял?

– Давиду ведь необязательно знать все, что происходит в его доме, - шепнув, наклоняюсь к ее лицу. – А ты мне задолжала объяснение, Эмма.

Почему шарилась в моей комнате, например. Но главное – та ночь месяц назад – мы ведь так и не поговорили о том, что было.

И если нам понравилось...

Чуть отступаю, взглядом окидываю ее. Она сидит, нервно покачивает ногой в домашней туфле. Простой короткий сарафан, свободный, на тонких лямочках, и под ним наверняка...

– Я ничего тебе не должна, - резко обрывает она мои мысли, которые уже пустились в разгул. Складывает руки на груди. – Было и было, забудь.

Она же сама не забыла, почему я должен?

– Не планировал даже, - пусть не надеется. Сжимаю пластик подоконника, на меня накатывает досада, Эля так близко, а я совсем ничего не могу? Усмехаюсь и наклоняю голову, понижаю голос. – Забыть тебя на моей постели… – говорю и вижу, как она стремительно краснеет от этого напоминания. – Ммм, не-ет, - тяну. – Невозможно. Это наш маленький секрет, плохая-хорошая девочка Эмма, - дразню ее. – И ты ведь не хочешь, чтобы секрет перестал быть таким?

– Ты не посмеешь, - вырывается у нее.

Встречаемся взглядами, и она замолкает, прикусывает губу. Морщит лоб и прикидывает, похоже, посмею я или нет.

А я и сам не знаю.

Пожираю взглядом это бледное лицо, острые скулы и впавшие щеки, блестящие в полумраке глаза, и все сильнее сжимаю подоконник, сдерживаюсь, чтобы не податься вперед, на нее, поцелуй хочу урвать, хоть один, на ночь, чтобы слаще спалось, ведь она здесь, в моей комнате, в моей власти и, кажется, верит, что я на шантаж способен.