"И все же что-то я упускаю", – эта мысль крутится в голове, не давая сосредоточиться на лекциях, вынуждая то и дело задумчиво отводить взгляд.

В один из таких моментов, на паре по культурологии, преподавательница, не получив отклик на озвучивание моей фамилии, просит меня покинуть помещение во избежание, так сказать, конфликта. Ее покрасневшее лицо не выражает ничего, кроме ненависти в мой адрес, ведь она твердо уверена в моей незаинтересованности предметом.

И все, что мне остаётся — действительно собрать свои пожитки и покинуть аудиторию прямо посреди занятия. Я не хочу проблем. Но проблемы всегда хотят меня, увы.

Прогуливаюсь вдоль пустынных коридоров, смотря себе под ноги, и чувствую себя потерянной, словно я земноводное, впервые выбравшееся на сушу.

Что делать? Как быть? Может, стоит раздобыть еды?

Желудок тут же отзывается одобрительный урчанием. И кто я, чтобы спорить с естественной потребностью? Естественно, тут же меняю направление с неопределенного на единственный пункт назначения, где можно удовлетворить свое желание — столовую. И плевать, что в кармане остатки наличностей, а обычной булочкой я насыщусь буквально на пару часов. Может быть хотя бы еда будет в силах успокоить мой разум?

И вот я уже не просто бреду по коридорам — буквально лечу, лёгкой походкой пересекая холл третьего этажа, спускаясь по лестнице через одну ступеньку, виртуозно раскидываясь приветствиями с редкими малознакомыми преподавателями. Ничто меня не способно остановить. Никто и ничто! Кроме…

Я таки замедляю шаг возле уборной на первом этаже. До столовой остаётся всего-ничего, когда до моего слуха доносится странный звук, идущий из глубины женских туалетов.

Кто-то то ли кричит, то ли скулит, то ли стонет, но не то чтобы громко. Тихо и сдавленно, словно не позволяя себе превысить допустимый децибел. Вероятно, не находись я рядом с дверью, то ничего бы и не услышала, однако так уж сложилось.

Не знаю, что двигает мной больше. Желание помочь человеку, оказавшемуся в беде или банальное любопытство. Но я ступаю к двери уборной, позабыв о голоде.

Лучше бы я этого не делала!

Потому что приоткрыв дверь тихо, насколько это возможно, я уже готова вырвать свои глаза с корнями.

На подоконнике, прямо в уборной, с задранной до пупка юбкой и стянутыми колготками, откинувшись на руки, сидит Матвеева. Она не видит меня, в данный момент Диану больше занимает то, что творится прямо между ее так смело раздвинутых ног. Вернее то, что творит там какой-то парень с широкой спиной, обтянутой синей рубашкой и клетчатым пуловером. Его темная макушка двигается ритмично, а язык, судя по стонам Матвеевой, его справляется со своей задачей на "ура".

Поначалу мне кажется, что это шутка какая-то. Зачем Матвеевой изменять Косицыну? Для чего ей выбирать какого-то старпера для плотских утех, вместо того, чтобы гореть в объятиях подкаченного красавчика?

Потому что тот человек, что сейчас ублажает Ди совершенно точно не Дима. Удивительно, но факт: я бы даже со спины его узнала.

Однако чем больше стою, тем явственнее понимаю, это не обман зрения, не розыгрыш. Это все взаправду!

В груди становится тесно, а щеки обдает жаром. Жаром испанского стыда. Потому что уж чего-чего, а такого гнусного поступка от Матвеевой я не ожидала.

Почему я вообще все ещё здесь и смотрю на это?

– Хочешь, повторим? – вдруг выдыхает мне кто-то прямо в ухо, за талию оттягивая от двери уборной. – Я могу и позадорнее.

Мои руки дрожат, дыхание сбито, но я нахожу в себе силы, чтобы поднять взгляд и наткнуться им на самодовольную рожу Звягинцева. Он улыбается так, словно не видел того, что творится за этой дверью. Так, будто не слышит стонов Матвеевой, которая буквально в эту секунду предает его друга.