Я, конечно, всё понимала: и шок, и мамину правильность. А тут – разрыв не шаблона, а шаблонов, но то, что она не приняла меня сразу и безоговорочно, покоробило, обидело, заставило посмотреть на мир немного другими глазами.

Может, гормоны тому виной, а может, я слишком остро всё воспринимала. Но я ехала сюда с мыслью, что спрячусь в крепости, где мои родные встанут за меня горой. И то, что для матери оказались важнее какие-то избитые догмы «у ребёнка должен быть отец», а не я и мой самый драгоценный и долгожданный малыш, задевало так, что хотелось снова сбежать.

Только бежать мне было некуда. Да и не с чем. Разве что совсем упасть на дно. И, может, будь я одна, так бы и поступила. Но во мне рос ребёнок, а поэтому я глотнула обиду.

– Я пойду в свою комнату.

– Иди, иди, Анечка, отдохни, – суетилась вокруг меня мама, провожала на второй этаж, вела меня туда, где пахло детством и беззаботностью.

В моей комнате всё осталось, как и было. Даже обои не поменяли за столько лет. И в комнате для восемнадцатилетней девочки я чувствовала себя… странно.

Раньше не замечала – ведь я приезжала к родным не раз и не два за последние годы. А сейчас будто ударило.

Дверь за мамой закрылась, и я наконец-то оказалась в тишине. Присела на кровать и прислушалась к себе. Я ощущала… пустоту. Усталость и какую-то яму, в которую мне никак нельзя.

Голова кружилась. Я прилегла на кровать и посмотрела в потолок.

Сегодня я позволю себе быть слабой. А завтра начну действовать. Искать работу. Среди учебного года вряд ли есть вакансии, но мало ли?..

А в принципе, я вообще кем угодно могу устроиться. И, может, действительно подумаю о том, чтобы жить отдельно.

Отвыкла я, наверное. Всё не так. И, что уж греха таить, я точно знала, что мне не по душе. Думала, родные стены и люди помогут. Враньё. Я отвыкла. А ещё… я невыносимо люблю мужчину, который остался там, а я оказалась здесь.

Но что уж теперь?.. Возврата нет. У него своя жизнь и борьба. У меня – своя. И тоже борьба предстоит. За понимание себя. За принятие всего, что случилось. За возможность наконец-то стать матерью. За преодоление горечи: мой малыш мог стать нашим – моим и его.

Я уснула незаметно. Разбудил меня телефонный звонок.

– Я упаковала и отправила тебе все твои вещи. Не благодари!

Машка. И сразу повеяло теплом и горечью.

– Спасибо, – пробормотала, не открывая глаз.

– Рейнер твой в шкаф заглядывал. Ты бы его лицо видела. Ну, я решила: что добру зря пропадать? Он для тебя старался, а ты свинтила без ничего. Тебе понадобится. И малышу. С багажом оно, знаешь, сподручнее. Даже если это багаж прошлого. Я молодец?

– Ты умница, Маш, – не стала я отрицать очевидное. – Только, пожалуйста, без самодеятельности, ладно?

– Как и договорились, – тяжело вздохнула она. – Но ты поступила неправильно.

Правильно, не правильно… Но лгать Илье я бы не смогла. А правду сказать… Нет.

Знаю, я слабая. Трусливая. Страус с головой в песке. Не всем же быть сильными в этом мире.

– Андрей вернётся, Маш.

Подруга фыркнула.

– А то я не знаю! Пусть приезжает. Я ему мозг вправлю – и вернётся он назад, к невесте, женится, детишек забабахает на радость всем.

А в голосе – тоска.

– Меня учишь, а сама?

– А что – сама? – огрызнулась она резко. – Ничего тебе нигде не жмёт? Я ведь сейчас всё равно что любовница Майского. Влезла, растлила малыша невинного. А то, что он ещё не женат – это так себе оправдание. Я не горжусь тем, что случилось, Ань. Просто… так и не смогла отпустить. Он смог. Я – нет. Вот такая она, зараза, жизнь с разными переменными.