— Ваше Высочество все еще остается в силе, Чащин. И чего ты на меня так смотришь странно? Переквалифицировался из приматов в людоеды, съесть возжелал бедную меня? — подозрительно спросила я, подвинула стул ближе к Димке и, по-свойски хлопнув его по плечу, сказала: — Заказывай, парень. Все, что душе угодно — но в пределах разумного, а не безумного.

— Хорошо. Вот меню. — И хотя я предложила ему заказывать, он протянул мне одно из двух ярко-синих меню и даже раскрыл его, прежде чем вручить. — Делай заказ сама. Буду то же, что и ты.

— А если я ничего не буду?

— Дурочка ты, Бурундукова, — покачал он головой. — Я плачу. Пируй. Я-то знаю, как ты любишь поесть. И как в тебя столько вмещается? У тебя, наверное, желудок в трех измерениях существует, да? — попробовал Дима меня подколоть.

— Совсем того, падре? — возмутилась я. — Я плачу.

— Я же все-таки мужчина, — величественно отозвался Дима. — Давай, Машка, заказывай, что твоей бурундучковой душе угодно, я вообще-то есть хочу.

— Но я угощаю! — возопила я. — А не ты! Я — твоя должница.

— Да брось ты, — махнул рукой одногруппник. — Мы же друзья.

В результате, немного попрепиравшись, мы все же сделали заказ у прехорошенькой официантки, и мне оставалось только спросить у Димки:

— Слушай, а чего ты так расщедрился?

— Я всегда такой, — отвечал он мне, ухмыльнувшись, — щедрый и хороший. С девушками, правда, — уточнил он.

— Да у нас настоящее свидание получается, Чащин, — важно сказала я, поправляя Настины огромные часы на запястье.

— Точно, — согласно кивнул парень. — Хорошее местечко, уютное и даже отчасти романтичное, ты премило одета — да и вообще кажешься лапочкой, я поступаю по-джентльменски...

— Да и ты ничего сегодня выглядишь, — не преминула заметить я.

Дмитрий сегодня выглядел и впрямь несколько необычно: надел белую рубашку с вертикальными синими полосами, рукава которой были закатаны чуть ниже локтя, натянул темносерые джинсы с белым широким ремнем, на ногах его красовались начищенные до блеска ботинки. Ему шел этот стиль — это точно, но я никак не могла взять в толк, зачем ему так наряжаться. Не ради меня же?

— Спасибо, дорогая, — притворно важно склонил голову Чащин.

— Пожалуйста, милый, — продолжила я игру. — Твоя девушка на нас не обидится?

— А твой парень? — тут же спросил Дима. — Моя — нет. Она даже и не знает ни о чем. Она такая глупая у меня, — с неожиданной горечью добавил он. — Вообще ничего не знает.

— Вот и Смерчинский не догадывается, — ответила я, захихикав. — Совершенно ни о чем. Дома дрыхнет, наверное.

Кто-то едва не сбил официантку около нашего столика, и мы на мгновение прервались, а потом я решила еще раз обрадовать друга новостью об англичанке и билетах на мюзикл. Наверное, только Чащин может понять весь мой восторг по этому поводу! Вот мы и восторгались вдвоем, пока нам не принесли заказ, да и во время трапезы тоже никак не могли успокоиться и не ржать на все кафе.

— Вот блин, — поморщилась вдруг я, прервав наш разговор о том, как здорово мы будем сдавать экзамен по английскому.

— Ты чего?

— Соринка в глаз попала.

Димка перегнулся через стол и сказал, приглядевшись к моему глазу:

— Это не соринка, это у тебя в ресницах волос запутался.

— Какая разница, — пыталась я потереть глаз, но всякий раз боязливо одергивала руку, потому что не хотела размазать тушь и подводку с тенями телесного цвета, — все равно больно, глаз слезится.

— Давай помогу, — предложил свою помощь сокурсник.

Я кивнула. Он встал из-за стола, подошел ко мне и со словами: «Доктор Чащин щас тебе поможет», — наклонился, подумал, повернул за подбородок мою голову на свет, падающий от окна, и очень осторожно, по-моему, стараясь даже не дышать, двумя пальцами убрал с ресниц этот проклятый волос. С интересом изучил его, а потом протянул мне.