– А если бы я назвал вам свое имя, вы бы отдали эти танцы мне? – с лукавой усмешкой задал он встречный вопрос.

Александра досадливо прикусила нижнюю губу.

– Не знаю. Может, и отдала бы, учитывая обстоятельства нашего знакомства и переполнявшее меня чувство благодарности. Но вы предпочли получить эти танцы обманом!

– Да, это было не очень хорошо, – неожиданно согласился он. – Но, посудите сами: как я мог назвать вам свое имя после того, как вы столь нелестно отозвались о моей персоне? Вам бы стало неловко, и вся милая непринужденность нашего общения исчезла бы!

Александра почувствовала, как лицо начинает гореть. Он знает, что они называют его между собой бывшим холопом… Боже, какой позор! И услышал он это оскорбительное словечко не от кого-то, а от нее самой.

– Наверное, вы правы, – ответила она, глядя в сторону. – Но тогда вам вообще не следовало просить у меня танцев!

– Отчего же не следовало, – спросил он с обезоруживающей улыбкой, – если мне этого очень хотелось?

Возразить на такое заявление было нечего, и Александра лишь поджала губы, напустив на лицо выражение холодного достоинства. Глупо было спрашивать, всегда ли он поступает так, как ему хочется, не считаясь с чувствами других: ответ на этот вопрос был и так понятен. Оставалось запастись терпением до конца бала и, выражаясь словами Сурина, относиться наплевательски к тому, что о ней будет кто-то судачить.

Наконец вальс закончился. Сурин отвел Александру к матери, но, к отчаянию девушки, вовсе не подумал откланяться, а продолжил беседовать с Любовью Даниловной. О чем они говорили, Александра не слышала, так как ее пригласили на следующий танец. Когда же она возвращалась на место, до нее донеслась фраза матери, от которой она едва не грохнулась в обморок:

– Любезный Сергей Николаевич, но что же может быть проще? Приезжайте к нам послезавтра обедать и сами все увидите!

– С благодарностью принимаю ваше приглашение, – ответил он. – Послезавтра… Да, очень хорошо! Вы отдохнете от бала, а я постараюсь решить неотложные дела…

Тут он заметил Александру, взиравшую на него с ужасом, и на мгновение замялся.

– Ну что же, Любовь Даниловна, пора мне откланяться. – Он поцеловал ее руку, потом посмотрел на Александру: – Мадемуазель, надеюсь, вы не забудете, что обещались танцевать со мною мазурку, и не отдадите этот танец другому?

– Ну что вы, как можно! – рассмеялась Бахметьева старшая. – Не волнуйтесь: даже если она и забудет, я ей непременно напомню.

Сурин откланялся. Машинально следя за ним взглядом, Александра увидела, как он подошел к жене князя Кропоткина и повел ее танцевать кадриль. Не желая, чтобы кто-нибудь пригласил и ее саму, Александра взяла маменьку под руку и повела на площадку лестницы, где несколько человек прогуливались, отдыхая от бального шума.

– Ma chere, неужели это правда, что Сурин пригласил тебя на мазурку? – восторженно спросила Любовь Даниловна. – Невероятно! Представляю, как лопнут от зависти противная Зубкова и остальные мамаши девиц на выданье!

– Я не знаю, лопнет ли от зависти Зубкова, – невежливо отозвалась Александра, – но зато знаю, что я сама сейчас лопну от негодования. – Она остановилась и посмотрела на Любовь Даниловну с глубоким укором. – Мама, что ты наделала! Как ты могла додуматься пригласить Сурина к нам на обед?! О боже, – Александра на мгновение прикрыла глаза. – Я просто не представляю, что скажет бабушка!

Любовь Даниловна досадливо поморщилась.

– Бабушка, бабушка! Всю жизнь мне приходится считаться с ней, будто я сама ее крепостная холопка, а не свободная женщина! Так или иначе, а дело сделано, теперь назад не воротишь, – прибавила она философски.